сказал глупость. Проще всего потерять человека, обесценив и растоптав то, чем он живет, чем он “горит”.

– Уходи отсюда, Антоша. Немедленно уходи. Так будет лучше. Я не хочу тебя больше видеть. Тебе здесь не место. Это не твоя война.

– И не твоя тоже! Королеве нужен Василиск! Ты и так пострадала по его вине!

Я схватил Жанну за руки и заговорил сбивчиво и страстно:

– Давай уйдем отсюда вместе, милая! Я не вынесу, если снова тебя потеряю! Жанна! Прошу тебя!

Она смотрела на меня так, как будто я сильно обидел ее. Невозможно было вынести этот тяжелый взгляд!

– По-моему, ты так ничего и не понял из услышанного. Прощай, Антон. Наши отношения закончены. Спасибо за все.

Жанна накинула на голову капюшон старой куртки и быстро спустилась с крыльца. Подойдя к Василиску, она взяла его за руку, и тот улыбнулся ей. На меня она больше не смотрела. Я сжал кулаки, спустился с крыльца и, не прощаясь, побежал в сторону города. Пошел снег, он залеплял мне глаза, смешивался со слезами, текущими из глаз. Я себя уверял, что слезы текут от сильного ветра. Машины, мчавшиеся по трассе, громко сигналили мне, когда я случайно выходил с обочины на дорогу. А я снова вел себя, как тринадцатилетний юнец – показывал им непристойные комбинации, сложенные из пальцев. Мне было больно и обидно. Хотелось, чтобы весь мир узнал об этом.

– Не моя война, Жанна? Да, это не моя война! Не моя! Я самый мирный человек! И я не такой слабак, как все они, стоящие там, как ты! – кричал я во все горло проезжающим мимо машинам, – раз для тебя этот старый, чудаковатый бомж, называющий себя драконом, важнее, чем я, пожалуйста! Оставайся с ним! Погибай за него! Подумаешь! Я уже раз пережил твою смерть. Переживу и второй раз, не переломлюсь!

***

Я зашел в морг, сильно шатаясь, и с грохотом поставил на стол в ординаторской начатую бутылку водки, которую купил по пути. Петрович, сидящий на диване, удивленно взглянул на меня.

– Ты что же это, Антошка, неуж-то нагулялся? – строгим голосом спросил старик, – я уж думал, что не придешь! Думал, начальству докладывать про твои выкрутасы.

– Ну и докладывал бы, чего не доложил-то? – огрызнулся я, зло зыркнув на старика.

Я бросил свою заснеженную куртку на пол, сел рядом с ним, взял бутылку и отпил несколько глотков прямо из горла.

– Пьешь значит, скотина ты такая! – Петрович повернулся и со всего размаха ударил меня по спине, – а то, что у тебя труп из холодильника пропал – это тебя не волнует?

– Какой труп? – заикаясь, спросил я.

– Обычный! Мертвый! – заорал мне в ухо старик, – Пришел я, значит, девку вскрывать, а ее нет, как нет! И тебя тоже нет. Это что же значит?

Петрович схватил меня за грудки и затряс.

– Ты куда труп дел, паскуда?

Я повернулся к нему и глянул в покрасневшее от ярости лицо Петровича пьяными глазами.

– Никуда я ее не девал. Она сама взяла и ушла. Бросила меня, дура!

Петрович отпустил меня и захлопал глазами.

– Ты чего это, Антошка? Перепил что ли?

Голос его прозвучал испуганно. Он встал, взъерошил свои седые пакли и обошёл вокруг дивана.

– Давай-ка все сначала, да по-хорошему, Антошенька, – тихо и медленно, как малому ребенку, проговорил Петрович, – Ты утром мужика вдове выдал?

– Выдал, – ответил я.

– Всё хорошо прошло? В гроб-то он у тебя хорошо лег? А то плотники у нас, сам знаешь…

– Отлично лёг. Всё как положено, не первый год санитаром работаю! – заплетающимся языком проговорил я.

Петрович прошёлся туда и сюда, закивал головой, а потом повернулся ко мне и спросил осторожно:

– А потом ты решил отлучиться, так?

Я молчал, и старик, не получив ответа, продолжил:

– Ты, значит, отошёл. По неотложные личным делам. И в это время сюда вломились местные бомжи. Замок снесли, труп выкрали. Так и скажем. Ты не бойся, Антоша. Все так и скажем начальнику. Замок сейчас вот выломаем, и все улики будут налицо. Ты меня сколько раз прикрывал? И я тебя прикрою, не переживай. Только тут кое-какая проблемка…

Старик снова сел рядом со мной и зашептал мне на ухо:

– К покойнице этой нашей неопознанной женщина приходила. Назвалась сестрой, хотела труп забрать, а у меня ни трупа, ни документов! Чертовщина какая-то! Она так орала, так орала, потом бросилась на меня и вцепилась в горло, как дикая кошка. Насилу её оторвали от меня мужики, с которыми она приходила. Я ей ляпнул, что труп-то в соседний город на экспертизу увезли. Еле ушла эта бестия… Но грозилась вернуться, про тебя спрашивала. Так что, давай-ка, милок, рассказывай, что у тебя тут приключилось, и где на самом деле труп девчонки.

Я взял в руки начатую бутылку и жалобно взглянул на старого патологоанатома.

– Давай выпьем, Петрович? А?

Он как-то странно на меня посмотрел, как будто не узнал.

– Выпьем, и я тебе все расскажу. Клянусь! – добавил я.

Петрович взял бутылку, достал из шкафчика две разные рюмки и плеснул в них поровну прозрачной жидкости. Мы выпили, закусили чёрным хлебом, потом ещё выпили, а потом ещё и ещё. Когда Петрович, положив мне на плечо свою руку, затянул старинную песню, я понял, что пора, старик дошел до «кондиции».

Я прижал ладонь к его губам и сказал:

– Тшшш… Всё, Петрович, слушай. Только поклянись сначала, что не станешь надо мной смеяться.

Петрович сделал серьёзное лицо, но глаза его все равно были пьяными и мутными.

– Обижаешь, Антошка! – с трудом выговорил Петрович и хлопнул меня по плечу, – я ведь тебя больше всех санитаров люблю. Как я могу над тобой смеяться?

Я кивнул, налил себе ещё рюмку водки и опрокинул в рот обжигающую жидкость. Прокашлявшись, я заговорил. Голова моя оставалась ясной, алкоголь не затуманил разум, а вот язык шевелился плохо. Как смог, я рассказал Петровичу всю историю про Жанну от начала и до конца. Петрович был пьян, и я не боялся его реакции. Все пьяные на одной волне, они легко понимают друг друга. Да и мне просто хотелось выговориться, рассказать кому-то о своих чувствах и переживаниях, излить свою боль. Когда я, наконец, закончил свой рассказ, за окном стояла глубокая ночь.

Петрович смотрел на меня очень внимательно. Кажется, он даже протрезвел от услышанного. Я посмотрел на него, и мне стало неловко, к лицу тут же прилила кровь. Взгляд старика был таким пронзительным и свербящим, что я остро почувствовал свою уязвимость. У