– Да уж куда яснее, командир? – отозвался один невесело. – Не первый день замужем. Понимаем, что к чему.

– Тогда – по местам!

И почти сразу откуда-то справа взмыла красная ракета.

«Уже?!» – мелькнуло паническое, а тело, будто само по себе, отдельно от испуганного разума, одним махом преодолело невысокий подоконник – и Павел осознал себя бегущим навстречу высотке с расцветшими в ее оконных проемах смертельными огоньками…

Пули смачно щелкали об асфальт, разбивая его в прах, взметая высокие фонтанчики пыли.

Гусев отчаянно петлял, перепрыгивая воронки и многочисленные трупы, успевая вертеть головой, проверяя, есть ли кто рядом из своих.

«Ы!!!» «Ы!!!» «Ы!!!» – вырывалось вместе с прерывистым дыханием, когда приходилось суматошно метаться, уклоняясь от фонтанчиков пыли, взметающихся у самых ног.

Разрывы мин бухали совсем рядом, а другие уже вынимали душу своим воем, и казалось, что они летят прямо в него.

Откуда появились сразу три танка, Павел так и не понял. Никто не говорил, что они у врага есть, что опóзеры бросят их в бой за улицы города.

Спасло штрафников лишь одно – самоуверенные танкисты чересчур оторвались от прикрывавшей пехоты. А может, сами бойцы-опóзеры не пожелали идти в бой. Трусов и на той стороне хватало. Как бы то ни было – танки остались без поддержки.

Они не палили из пушек и не стреляли из пулеметов, а с ходу врезались в бегущих врассыпную штрафников и принялись давить еще живых и уже мертвых. Эти махины оказались подвижными, быстрыми и выглядели разумными монстрами, убежать от которых невозможно.

Гусев непостижимым чудом выскочил из-под самых гусениц, лязгающая махина пронеслась в каком-то метре, обдала гарью сгоревшего топлива, зацепила и размолола штрафника в лакированных туфлях.

Павел только и успел услышать нечеловечески дикий вопль и увидеть страшно дергающиеся ноги. С одной ноги штиблет свалился, стал виден дырявый на пятке синий носок.

Гусев запрыгнул в воронку и увидел на дне распростертое ничком тело солдата, возле которого лежал РПГ-7 В. Павлу повезло вдвойне – гранатомет оказался заряжен. Неподалеку валялись еще заряды.

«Ну, щас я вам устрою Сталинград», – зло подумал Павел.

Он положил трубу на правое плечо, снял гранатомет с предохранителя, взвел и выглянул из воронки. Неподалеку натужно ревел двигателем танк.

– Держи гостинец, гад!

Павел проследил взглядом полет снаряда. С такого расстояния промахнуться сложно. Машина «клюнула», замерла, задымилась. Показались скрюченные фигурки спасающихся танкистов, сразу попавших под автоматный огонь штрафников. Они замертво попадали возле машины, а один убитый танкист так и остался лежать на броне.

Второй выстрел гранатомета угодил в другой танк. От попадания сдетонировал боекомплект старенького «Т-72», и машину почти разнесло на куски. Осколками и взрывной волной зацепило нескольких своих. Похоже, серьезно.

Третий танк, не желая больше испытывать судьбу, на большой скорости рванул прочь. С траков отлетали куски перемолотых тел, следом тащились пыльные разорванные кишки.

– Повезло тебе, сука! – Павел встал и, пошатываясь, побрел.

Рядом прочертила след автоматная очередь, но он шагал не спеша. Будто знал, что сегодня смерть ему не грозит.

Повсюду расплескались страшные кровавые кляксы и размолотые останки, перекрученные с окровавленной одеждой до неузнаваемости.

– Взводный, твою мать, ты че?! – заорал кто-то, и Гусев, очнувшись, побежал.

До высотки из всей роты добрались человек двенадцать.

Они дышали, как загнанные лошади, в глазах плескался страх, а зрачки настолько расширились, что радужной оболочки не видно вовсе.

Остаток дня прошел в боях за каждый этаж. В зачистке участвовали и заградотрядовцы наравне со штрафниками. Сюда же подтянулись взявшиеся неведомо откуда морские пехотинцы. Хорошо экипированные, все в брониках и касках, они лихим наскоком отбили несколько этажей.

Затем как-то неожиданно наступила ночь. Все устали так, что лишнее движение отзывалось болью во всем теле. Из всех желаний существовало только одно – пить!

Воду доставили только к утру. Слава богу, много. Несколько десятков термосов стояли вплотную. Хватило всем.

Павел пил жадно, словно боялся, что воду у него отберут. Даже утолив жажду, все равно пил, как ему казалось, впрок, хотя прекрасно понимал глупость своего поступка.

Прибежал комбат – едва ли не единственный из кадровых офицеров в батальоне. На остальных командирских должностях уже несколько месяцев были штрафники.

– Кто подбил танки? – с места в карьер взял он.

кто-то из бойцов указал на Гусева.

– Молодец, взводный, – похвалил комбат. – Буду на тебя представление писать. Глядишь, и скостят срок. Тебе сколько дали?

– Шесть месяцев, гражданин майор.

– Считай, пару месяцев ты себе скинул. По одному за танк. Еще четыре штуки, и можешь переводиться в обычную часть.

Павел усмехнулся.

– Только я такими, как ты, не разбрасываюсь. Так что будем служить вместе, до победы. Мне стоящие офицеры позарез нужны. – Комбат красноречивым жестом провел ребром ладони себе по горлу.

Остатки роты отвели на пополнение. Наступил короткий передых, во время которого Гусев размышлял над словами комбата. Тот словно оборвал тонкую пуповину, связывавшую Павла с надеждами на нормальную службу, жизнь.

Стоило ли геройствовать, проливать кровь, выслуживать прощение? Стоил ли тот Оксанкин ухажер того, что вдруг свалилось на Гусева?

Он смотрел на оставшихся штрафников – грязных, измученных, угрюмых, и с тоской думал, что если даже назначенные судом полгода скостят, вряд ли ему удастся отбыть этот срок… В нынешней мясорубке даже раненых нет – просто не доживали: подбирать некому. Их перемололи танки, раскидали взрывы минометных обстрелов, они истекли кровью, умерли от болевого шока.

Вот и в его взводе ни одного раненого, лишь пустяковые царапины. Целехонькие все, изнуренные только до предела.

Павел обратил внимание, что его уголовники не выглядели такими измученными, как другие штрафники, хотя назвать блатных чистюлями язык не поворачивался – и им перепало на орехи, но все же подозрение завладело Гусевым прочно, точило душу вполне логичным объяснением: отсиделись, гады.

На пополнении пробыли шесть дней. За это время ничего нового на передовой не произошло: бои, потери, дезертиры, мародеры, самострельщики…

Их всех фильтровали заградительные отряды и особые отделы. Ни с кем не церемонились: показательные расстрелы стали воспитательной нормой. Трусам наглядно демонстрировали – воюй или окажешься на их месте.