Зловещий пир: перекошенное лицо Саула, беспокойная фальшивая улыбка на лице его супруги Ахиноам, наигранная веселость Ионафана, озабоченный вид Авенира и Ахии – ничто не располагало к веселью. Приветствия солдат и офицеров, направленные Давиду, блеск их оружия, казавшийся золотым в свете факелов, все это терзало Саула, напоминало о конце его царствования. Внезапно царь встал, опрокинул ногой посуду и покинул пир, даже не оглянувшись на оклики сыновей.

Наконец молодые остались одни в палатке, охраняемые четырьмя лейтенантами Давида. Разгоряченный вином и гвоздикой, он снял свои доспехи, стянул тонкую рубашку, которую ему подарил Ионафан, и разулся. Она стоя наблюдала за ним в золотистом свете ламп. Он сделал к ней два шага, снял лавровый венок с ее головы и погладил волосы. Он гладил их долго, созерцая это лицо, устремленное к нему. Так долго он не смотрел ни на одно лицо. Это было лицо его супруги – первое лицо, в котором будет отражаться его собственное.

– Ты задумчив, – заметила она.

– Кто не таков, тот безумен, – ответил он.

Он снял с нее верхние платья из тонкой шерсти, расшитые золотом, и сбросил их на ковер. Она сняла платье, расшитое бирюзой, оставив только нижнюю юбку. С обнаженными торсами они стояли друг напротив друга. Он положил руки на ее грудь, большой палец медленно гладил ее соски. Она вздрогнула и на мгновение закрыла глаза, учащенно дыша. Казалось, ее шатает, она положила руки на грудь Давида. Юноша вдохнул аромат масел, которыми она натерлась перед обедом.

Он, обхватив ее рукой за талию, развязал пояс юбок, и они упали. Она сдержала крик, задрожав. Но рука Давида уже скользнула по линии живота. Потом еще ниже. Руки Мелхолы сжали руки молодого человека. Он высвободился на мгновение, чтобы снять набедренную повязку, и она увидела то, что никогда не могли описать слова кормилиц. Он смог прочитать испуг в ее влюбленном взгляде. Когда она приоткрыла глаза, на нее смотрели глаза Давида, и она обняла его еще сильнее.

Она прижалась к нему, он откинул ее на свою руку и уложил на ложе. Свежая солома скрипела; она обхватила лицо Давида, прижав свои губы к его губам, вдыхая пары гвоздичного вина. Тогда она схватила его, удивившись мягкости его тела, но он вдруг ускользнул, и тут случилось то, что должно было. Она была законной женой, и удовольствие, смешанное с болью, вырвало у нее крик искренний, хриплый, короткий.

– Я тебя буду охранять всю ночь, – сказала она, когда он уложил ее на покрывало.

Заря застала их обнявшихся, двуполое тело разделило Солнце.

Отдай мне урожай моих ночных посевов,

Как ты мне отдаешь урожай дневных, -

пел голос в сердце Давида, он хотел исполнить это вслух, но побоялся разбудить Мелхолу.

Прошу тебя, Господи, цветы, которые ты дал мне,

И с помощью твоего света я обменяю их на плоды.

Я – твое дерево, а ты – мое солнце.

Я тянусь к тебе тысячами рук моих ветвей…

Он сказал «Господь» и вдруг понял, что он говорил о Боге Самуила. Он вспомнил о старике, который сделал его царем. Он должен был знать, кто этот Бог. Не каждый человек – избранник Бога небесного.

«Я царь кого и чего, если не этой женщины?» – спросил он себя. Он не мог спросить об этом никого: ни Мелхолу, ни Ионафана, которые не ведали, что ему предназначено занять трон их отца, ни Самуила, который решил бы, что он сомневается в своей миссии.

Он склонился над Мелхолой и долго смотрел на нее: поджатая нога, приоткрытый рот, цвет кожи от бледно-бронзовой до румяной, соски как маленькие темные плоды. Он удивлялся, как сестры могут быть такими похожими и в то же время такими разными. В ней присутствовало то малое, что он заметил в Мерове, то, что вызывало напоминание о хлебе и меде, – только она была на два года моложе своей сестры. Мелхола заставляла думать о дереве, одновременно роза и гранат. Он назвал ее ласково «фруктовым садом».

Разглядывая ее тело, он поднялся до уха: лепесток розы – тот же цвет, тот же шелк на ощупь, но более сложные линии, предназначенные сбить с пути палец, отверстие, скрытое мочкой уха. Одновременно роза и ракушка. Здесь женщины ловят слова, слова, которые затуманивают их мозг. «В глубине души мы все женского пола посредством уха. Самуил овладел мной через ухо, с помощью уха меня взял Ионафан».

Он вздохнул, встал, оделся и вышел. Охрана стояла неподалеку. Солдаты приветствовали его улыбками. Возвращаясь с утренней прогулки и приводя в порядок сандалии за палаткой, Давид услышал шепот лейтенанта охраны напарнику: «Камень для Голиафа, копье для детей царя». Он удержался от смеха. Кормилицы шли к Мелхоле, чтобы одеть ее для праздника.

Чуть позже он сыграет ей на лире.

Он сделал это в тот вечер, когда они снова уединились в палатке.

Счастлив человек,

Которого ведет солнце Господа

К созданиям, которых он избрал,

Счастлив человек,

Которого Господь ведет

Сквозь тьму!

На протяжении многих недель после своего прибытия в Гиву он не пел еще ни разу. Мелхола обнаружила, что голос ее супруга горячий, изменчивый, что удивило ее и сразу пленило, пробуждая волнение, охватившее ее накануне. То высокий голос ребенка, то низкий голос мужчины, и было чему удивляться, как ему удавалось воплотить в себе двух совершенно разных людей? Она тем не менее не удивлялась, вспоминая, с каким удовольствием несколько часов назад отдалась этому молодому человеку, который воплощал в себе одновременно кротость жертвы и силу хищника.

Она подала ему теплое вино, чтобы усладить его горло, и вспомнила о страстном влечении, которое Ионафан испытывал к Давиду, в то время как притяжение его усиливалось и развивалось в тени, словно дым, который выходит из ящика, где горит, истощаясь, ладан.

Затуманенный взгляд, потерянный в реальном мире, Давид понимал теперь слова Самуила, там, в Рама, когда перед старейшинами он говорил о Боге Яхве, едином Боге иудеев! Да, надо было, чтобы он был один! Нужен был один Бог, потому что приближалось время испытаний, и к могуществу кого, если не этого Бога, взывал Давид, пастух, ставший царем.

Его голос поднялся, натянулся тетивой, вибрируя стрелой.

«Давид!» – пела Мелхола про себя. Ее сердце закружилось в этой музыке.

Ей почудилось, что она слышит шепот, она подняла полог палатки и увидела в темноте людей, впереди которых стоял Ионафан.

– Давид! – закричала она. – Они все тебя слушают. Целая толпа стоит перед входом!

Он поднялся, чтобы посмотреть на неожиданных слушателей. Его лейтенанты, солдаты, дети и несколько старых женщин. Они действительно стояли и слушали его в ночи. Он смущенно улыбнулся.

– Мы думали, что слышим вестника божьего, – сказал Ионафан вкрадчиво. – Сожалею, что прервал тебя.

Взволнованные, они расцеловались в ночном сумраке, едва освещаемом факелом. Он схватил руку Ионафана, положил ее на плечо и спросил, как эти люди узнали, что он поет.