– Услышали солдаты охраны, позвали других, и слух, словно дым по иссушенному холму, распространился по Гиве.

– Ты споешь также для нас? – спросила старая женщина, беззубо улыбаясь. – Ведь это в первый раз меня вытащили из постели помечтать!

Он кивнул головой, чуть удивленный силой притяжения своего голоса. Он споет для них, да.

– Для кого же пою я?

Взгляд Ионафана подавлял его. Он поскорее устремился в палатку.

Мелхола не поняла, почему в эту ночь Давид был более пылок, чем в предыдущую. Он добивался ее больше, чем она побуждала его.

«Любить и предать любимого! – думал он, отходя ко сну, в тот вечер его собственное предательство жгло ему лицо. – Какое страдание для изменника! Какая несправедливость для невинного! Сначала я взял его любовь, а теперь трон! Да поможет мне Бог, ведь он хотел этого!»

В ту ночь по его щекам текли слезы.

Глухая тоска воцарилась в Гиве, как пылкий ветер.

Весь город знал, что Саул закрылся ото всех в своем доме в течение уже многих дней. Одни говорили, что он мучается от тоски, другие ссылались на мигрень. Царь никого не видел, за исключением его детей, супруги Ахиноам, любовницы Риспа, а также Абеля и Авенира. Но основная причина этой меланхолии была известна всем: блестящие успехи Давида. Они-то и бередили рану царского самолюбия.

– Его звезда померкла, – шли слухи по вечерам после ужина среди солдат, крестьян и сыщиков.

После свадебного ужина Давид не видел Саула, и он очень удивился, когда Ионафан пришел просить его развеять меланхолию отца своим пением. Давид поднял на Ионафана изумленный взгляд.

– Твой отец, кажется, не ценит мое присутствие, – сказал он.

– Твой успех затмил его славу, это неприятно царю, – ответил Ионафан, – но он умный человек и одолел свое чувство.

Ионафан шагал взад-вперед, испытывая смешанные чувства.

– Это хороший случай для примирения, а также для демонстрации своей доброй воли, – прибавил Ионафан.

– Почему он закрылся в своем дворце?

– Я думаю, из-за Самуила. Как ты знаешь, великий ясновидящий отвернулся от него, и мой отец страдает от этого.

Давид проанализировал слова Ионафана, и его сердце забилось чаще: знал ли Ионафан, что не только Самуил отвернулся от Саула, но и другие знатные люди, а также о том, что пророк назначил преемника Саула? Его снова охватила дрожь, когда Ионафан обронил:

– Рассказывают даже, что это тебя Самуил выбрал сменить отца.

Было ли известно Ионафану о коронации Давида в присутствии старейшин? Или до царевича дошли только смутные слухи? Испытывающий взгляд Давида Ионафан воспринял как вопросительный.

– Ты не знаешь об этих слухах? Ну! – воскликнул Ионафан. – Но они бессмысленны, поскольку мы, три брата, являемся наследниками нашего отца. Даже если отец и слышал об этом, он не придал тому никакого значения, и ты ошибаешься, думая, что он обижается на тебя из-за причуды Самуила.

Боль лишила Давида речи. Он проклял желание власти, которое сжимало его сердце своей железной рукой, подавляя самые нежные чувства. А он, Давид, пастух, который любил петь, охраняя свои стада, оказался безоружным, заключенным в одну клетку с царем, принужденный небесными властителями к дуэли, из которой он должен выйти победителем, но с разбитым сердцем.

Давид кивнул головой. Ионафан расценил этот жест как согласие.

– Я знал, что ты не сможешь отказать мне, – сказал он. – Я ему передам.

Давид весь день не мог унять тоску. Он поделился своими чувствами с Мелхолой, но та успокоила супруга:

– Если Ионафан тебя об этом просил, значит, он уже сообщил об этом моему отцу, – сказала она. – А если мой отец согласился, чтобы ты пел для него, значит, он хочет примирения.

Вечером, взяв свою лиру, Давид медленно направился к дому Саула. Его встретил надсмотрщик рабов, потом появился Ахия.

– Я думаю, что это пойдет ему на пользу, – сказал он вполголоса. – Все утверждают, что ты восхитительный певец. Я сожалею, что не слышал тебя раньше. Но я буду рядом, за дверью, чтоб наконец получить это удовольствие.

И он сам открыл дверь.

– Саул, Давид ждет твоих приказаний, – провозгласил он.

– Пусть войдет, – послышался голос царя.

Комната, где находился монарх, была такой темной, что Давид его сначала не увидел. Толстый ковер закрывал два окна, и, вне сомнения, Саул жил здесь при свете ламп, так как воздух был пропитан запахом масла. Три большие терафемы[4]из дерева, украшенные золотом, стояли вдоль стены.

– Входи, – сказал Саул, и Давид заметил его, лежащего высоко на скамье, покрытой шкурами животных. Бронзовый щит у стены и ручное копье отражали лучи света. Давид был поражен худобой царского лица, в сумерках с трудом различимого. Нос заострился, выступая из массы костей, борода спускалась до груди. На мгновение в глубине одного глаза возник красный отблеск, как на оружии, как у дикого зверя. Давид сглотнул слюну.

– Ионафан мне говорит, что ты поешь, как ангел, и что тебя приходят слушать даже к твоей палатке. Ты определенно наделен множеством талантов, Давид.

– Благодарю тебя, царь, мой отец, – ответил Давид, прикидываясь, что не заметил иронии комплимента.

– Располагайся, – сказал Саул, указывая на подушки на полу напротив сундука, инкрустированного слоновой костью.

Давид повиновался, несколько секунд спустя он извлек несколько нежных нот из своей лиры. Саул не двигался.

Взываю к тебе, о Боже,

О моя скала, не будь глух к моему крику,

Так как, если ты ответишь мне молчанием,

Я стану подобен тем, кто спускается в пропасть.

Услышь мою просьбу милосердия,

Когда я взываю о помощи,

Когда я поднимаю руки к твоему святому жертвеннику,

Не увлекай меня с безбожниками,

С теми, чье сердце полно злыми хитростями, кто

Говорит вежливо с соседями.

Воздай им по трудам и по их заслугам;

Воздай им все, что нужно, за совершенное

Их руками,

Воздай им должное,

Потому что они не беспокоятся о трудах

Божьих,

Ни о том, что его руки создали,