Мои родители и Лиз дымились от ярости, когда высказывались подозрения в мой адрес. И только Джек сомневался. Папаша Лиз никогда и ни в чём не был до конца уверен. Однако его сомнения я воспринимал спокойнее, чем скорбные причитания обиженной мамы.

Отец хотел сопровождать меня в полицейский участок, и даже Лиз предлагала свою помощь. Но я не имел права подвергать их новым испытаниям.

На утренней пресс-конференции, за ходом которой мы следили по телевизору, Шоффлер категорически отказался отвечать на вопросы об «окровавленной футболке» и предупредил об опасности каких-либо «преждевременных умозаключений».

Итак, я знал, чего следует ожидать, переступая порог дома.

И вот час настал. Кристиансен и один из его коллег прибыли к нам, чтобы доставить меня в участок на полицейской машине. Хотя на мне не было ни наручников, ни кандалов, словечко «эскортировать» никоим образом не передаёт тот ад, который воцарился у моего дома, когда копы вели меня вниз по ступеням и через беснующуюся толпу репортёров.

Я не был под арестом, но все действия моих проводников говорили о том, что они ведут закоренелого преступника. Я изо всех сил пытался подавить вполне естественное желание опустить глаза, но это давалось мне с большим трудом. Несмотря на вспышки фотоаппаратов, я заставлял себя идти с высоко поднятой головой и, когда мы добрались до машины, почти ослеп.

Кристиансен запихнул меня в автомобиль, и вскоре мы прибыли в участок на Парк-стрит, где мне предстояло пройти это мерзкое испытание. Теперь в деле, помимо нашего графства, были задействованы и власти округа Колумбия, «поскольку возникли юридические проблемы, решение которых зависит не только от места и характера преступления». Именно так Шоффлер пояснил ситуацию во время утренней пресс-конференции, на которой, по словам Кристиансена, присутствовали триста восемнадцать репортёров.

Следуя примеру большинства представителей власти, Шоффлер, несмотря на все мольбы прессы, не соизволил пояснить, что означают эти слова.

Впрочем, я, как и миллионы американцев, слышавших и видевших «экспертов», анализировавших заявление Шоффлера, все понял. Смысл его слов сводился к следующему.

Сценарий № 1. Я убил своих детей дома, избавился от их тел, а затем, проехав шестьдесят миль до Кромвеля, штат Мэриленд, пару часов побродил по ярмарке, дабы создать себе алиби. Лишь после этого я заявил об исчезновении детей. Таким образом, дело подпадает под юрисдикцию округа Колумбия.

Сценарий № 2. Я убил детишек где-то в Мэриленде неподалёку от ярмарки, и дело находится в юрисдикции графства.

Сценарий № 3. Мальчиков похитили на ярмарке (один из экспертов назвал это «версией отца пропавших детишек»). Юрисдикция — графство Энн Эрандел совместно с ФБР.

* * *

В полицейском управлении царило оживление, которое почему-то подействовало на меня успокоительно. Видимо, атмосфера здесь коренным образом отличалась от царящей в моём доме угнетающей обстановки.

Я понимал, что большинству находящихся здесь людей, начиная от рядовых клерков и кончая ведущими детективами, так часто приходится встречаться с крайними проявлениями варварства, что их эмоциональные реакции притупились. Каким бы немыслимым ни казалось преступление (пусть даже убийство детей), у него уже имелся прецедент и определённая статья в уголовном кодексе.

Здесь все являлось не событием, а процедурой и существовал чёткий порядок, в соответствии с которым следовало подходить к любому правонарушению. Процедура не оставляет места для проявления каких-либо чувств, включая гнев. Не могу сказать, что все присутствующие относились ко мне с изысканной вежливостью, но все они по крайней мере демонстрировали профессиональную, слегка презрительную корректность. Им хотелось быстрее покончить с проверкой, ради которой я сюда и прибыл, чтобы перейти к другим, столь же малоприятным делам.

В этом процессе, как и в снятии отпечатков пальцев, было что-то отталкивающее. Мне казалось, что я попал в ловушку и нахожусь в заведомо проигрышном положении. Тест на детекторе являлся современным вариантом испытания, которому подвергались салемские ведьмы. Судя по историческим передачам, к их ногам привязывали камни, а затем бросали в воду. Если женщина не тонула, как все другие люди, её объявляли ведьмой и сжигали на костре.

Детектор лжи сулил мне практически то же самое. Даже простое согласие на проверку шло мне во вред. Если я не окончательно провалюсь во время эксперимента, то результат (мне, как человеку, делавшему репортажи с судебных заседаний, это хорошо известно) может быть объявлен «неопределённым». Если же я пройду его с блеском, это тоже ровным счётом ничего не даёт, поскольку никто результатам теста не доверяет. Как сказал с улыбкой оператор, предлагая мне занять место у прибора, «эти данные не могут быть представлены в суде в качестве доказательств».

— Так зачем же в таком случае себя утруждать? — услышал я свой голос и страшно разозлился. Болтовня была здесь совсем не к месту.

— Результаты могут оказаться весьма поучительными, — пожал оператор плечами. — Даже если и не выходят на уровень доказательств.

Мы оба знали, почему они себя утруждают. Результаты теста могут оказаться «поучительными» в нескольких смыслах. Одно дело, если вы просто соглашаетесь на проверку, и совсем другое — если вам повезёт и у вас окажется оператор, который дружелюбно задаст нейтральные вопросы.

Гэри Кондид согласился пройти проверку, но пригласил своего оператора. Так же поступили и родители Джонбенета Рэмзи. Способы уклонения от обычной процедуры, к которым прибегали люди с сомнительной репутацией, были мне хорошо известны. Как и многим другим.

Тест, по существу, является формой давления на психику — давления прямого и примитивного. Перед вами сидит подозреваемый, и вы, пытаясь выжать из него сведения всеми доступными вам способами, выводите его из равновесия, заставляя психовать. Все это мы видели миллион раз. Итак, Шоффлер хотел выжать из меня информацию.

Оператор выдавил немного геля на электроды и приладил их к моей коже. Гель оказался страшно холодным.

Да и сам оператор, похоже, источал арктический холод, когда равнодушно разъяснял мне ход предстоящей процедуры. После бесконечной проверки оборудования он начал задавать мне вопросы из заранее подготовленного списка.

Самые простые звучали так: «Вас зовут Алекс?», «Вы живёте в Северной Дакоте?», «На вас голубая рубашка?» Он задавал их столь же ровно, что и вопросы по существу дела. «Это вы убили Кевина и Шона?» «Вам известно, где сейчас находятся Кевин и Шон?»

Между вопросами то и дело возникали продолжительные паузы, во время которых оператор регулировал аппарат и делал заметки. Я поймал себя на том, что, отвечая, задерживаю дыхание. Я старался дышать ровно, но ничего не мог с собой поделать.

— Это не играет никакой роли, — улыбнулся оператор, заметив мои потуги.

На этом всё закончилось. Мне вручили запечатанную в фольгу салфетку, чтобы стереть с рук остатки геля, я опустил рукав рубашки и приготовился сесть в полицейский автомобиль и отправиться домой.