И тогда я взорвался.

— Послушайте! — прошипел я дрожащим от ярости голосом. — Я не убивал своих детей!

— Мистер Каллахан, может, нам стоит на некоторое время прерваться? Вы не хотите проконсультироваться с адвокатом?

— Я не нуждаюсь ни в перерыве, ни в вашем гребаном адвокате!

— Разве детектив Шоффлер не сказал вам, что вас видели на парковке открывающим машину? И это было уже после того, как вы заявили о пропаже детей.

— Я проверял, не пошли ли мальчики к автомобилю, потеряв меня. Сделать это мне предложил охранник.

Всё продолжалось в том же духе. Час. Два. Три. Четыре. Шёл пятый час допроса, когда Прайс спросил, не хочу ли я воспользоваться туалетом. Когда я отказался, он, извинившись, отправился в туалет сам. Вернувшись, он принёс воды и предложил вновь пройтись по событиям с самого начала.

— Напомните мне, — сказал он, — кому принадлежала идея поехать на ярмарку? Ведь это вы предложили, не так ли?

— Нет, — ответил я, — я уже говорил. Это была их идея. Я терпеть не могу подобные затеи.

— А что вам нравится?

Допрос продолжался.

* * *

— Вы утверждаете, что слышали голос Кевина по сотовому телефону, — сказал Прайс. — Он произнёс лишь слово «папа». Как вы могли определить, что это Кевин? Ведь они однояйцевые близнецы, не так ли?

— Это мои дети, — ответил я.

— И вы можете их различить? — Прайс изобразил в воздухе вопросительный знак.

— Да, верно.

Он посмотрел на меня так, словно хотел оспорить моё утверждение, но вдруг улыбнулся.

— Думаю, что могу это принять. Представляю, как вам было трудно, — произнёс он с дружеским участием, — как мучительно. — Печальный вздох. — Всего одно слово… И больше он не звонил?

— Нет. Это все.

— Боже, — сказал Прайс, переходя к новой теме. — Почему вы ничего мне не рассказали о предыдущем вечере? Хм-м…

— Я не вижу никакой…

— Вы не хотите об этом говорить? — сурово спросил он и тут же извинился, словно затронул своим вопросом слишком чувствительную точку.

— Ничего подобного. Просто не вижу связи.

— Не скажите, — улыбнулся он. — Никогда не знаешь, где отыщутся факты, способные нам помочь.

Я кивнул, соглашаясь.

— О'кей. Итак, предыдущим вечером — в пятницу — у вас, по вашим словам, была масса работы. Но не будем об этом. Поговорим об ужине. Вы его приготовили дома или поели в городе?

— Мы ели в городе. В пиццерии.

— В какой пиццерии? Где?

— В пиццерии «Два миндаля». На Висконсин-авеню.

— Вас там кто-нибудь видел?

— Естественно. Официант. Другие посетители.

— Вы расплачивались наличными или кредитной картой?

— Наверное, картой.

— Вы не помните?

— Нет. Не помню.

Он махнул рукой, показывая, что это не имеет никакого значения, и произнёс с лёгкой улыбкой:

— Я тоже никогда не помню подобную чепуху.

* * *

Джейсон Прайс обладал бесконечным обаянием и пользовался им вовсю, убеждая меня в своём расположении. В том, что он мне лучший друг. А для укрепления этой новой дружеской связи он хотел услышать от меня все. Мои слова, втолковывал он, никоим образом не будут использованы против меня. У него уже были осложнения, и он ни при каких обстоятельствах не стал бы мне лгать. Да, в какой-то момент я потерял контроль над собой, что совершенно естественно. Никто не может полностью владеть своими эмоциями. И так далее и тому подобное.

Я пытался убедить себя, что это звучит глупо, а болтовня Прайса не стоит и выеденного яйца. Однако всё было не так просто. Я почему-то начал испытывать почти религиозную тягу к исповеди. Мне даже показалось, что, исповедовавшись, я очищусь, возрожусь к новой жизни и смогу начать все заново.

Шёл час за часом, и я ощутил какую-то опасную апатию. Мне надоело говорить, я захотел спать.

Мне несколько раз доводилось читать о тех, кого удалось оттащить от самого края пропасти. В какой-то момент воля может ослабнуть. Жертва гипотермии, как говорят, перед смертью ощущает тепло и сонливость, а тонущему человеку кажется, что он погружается в море света. Из этого я сделал вывод, что уход в небытие может оказаться весьма заманчивым выходом, предоставляя желанный отдых от борьбы и боли.

Когда мы в очередной раз отправились по территории ярмарки, кто-то постучал в дверь. Детектив Прайс нахмурился, извинившись, поднялся с места, чуть приоткрыл дверь и перекинулся несколькими фразами с тем, кто стоял за порогом. Говорили они шёпотом, но явно спорили. Затем Прайс молча вышел в коридор, оставив меня в одиночестве.

В полудремотном отупении я непрерывно поглядывал на часы и ждал, когда он появится. Прошло десять минут. Двадцать. Полчаса.

Вернувшись, Прайс повёл допрос совсем в иной колее, поставив меня в тупик.

— Каковы ваши религиозные убеждения, Алекс? — спросил он.

— Что?

— Какое вероисповедание вы разделяете? Во что вы верите?

— Вообще-то я не очень религиозен.

— Выходит, вы атеист?

— Не совсем. Но какое отношение это имеет к делу?

— Положитесь на меня, о'кей? Скажите, отвечая на вопрос о вере, что бы вы подчеркнули? Атеист?

— Нет. Я, скорее, латентный католик… Мм-м… Не знаю. Пожалуй, я подчеркнул бы христианин.

— Вот как?

Затем последовали вопросы о жертвоприношениях животных. Он спросил о моём материале, рассказывающем о культе «Сантерия» в Южной Флориде. Его интересовало моё отношение к разного рода верованиям, в частности, к культу «Вика».

— Послушайте! — не выдержал я. — К чему все эти вопросы? Куда вы гнёте? Я не вижу никакой связи с делом.

— Вам не нравится подобное направление допроса? — с изумлением спросил Прайс.

— Просто не понимаю, к чему всё это, — ответил я.

— Уверяю вас, это не праздное любопытство, — сказал детектив.

Глядя на его разочарованную физиономию, я вдруг осознал, что ни сотрудничество с ним, ни полная откровенность с моей стороны не смогут снять с меня подозрения. Я пытался доказать нулевую гипотезу, что, как известно, сделать невозможно. Из миллиона его вопросов парня интересовали лишь те ответы, которые указывали на мою вину. А поскольку я невиновен, оставаться здесь не имело никакого смысла.

Я заявил, что хочу домой.

— Вы отказываетесь от дальнейшего допроса?

— Не вижу смысла продолжать.

— Вы отказываетесь. Вы это хотите мне сказать?