Наконец ее вызвали. Из окна смотровой открывался вид на город и зеленые дали, раскинувшиеся вокруг. Это удивительное сооружение, эту лестницу в небо возвели человеческие руки! Кора могла бы простоять тут целый день, не сводя глаз с открывшегося взору пейзажа, но осмотр мигом вернул ее с небес на землю. Доктор Кэмпбелл зря времени терять не любил. Сему дородному джентльмену на месте не сиделось, он метался по кабинету в развевающемся белом халате, похожем на плащ крестоносца. Сначала ей задавали вопросы, а сестра записывала ответы на голубом бланке. К какому племени принадлежали ее предки? Что ей известно об их телосложении и конституции? Чем она болела? Не беспокоит ли ее сердце? А легкие? Только тут она поняла, что про головные боли, мучившие ее после ударов набалдашником трости, она забыла с того момента, как приехала в Южную Каролину.

Проверка на умственное развитие оказалась короткой: разложить деревянные фигурки и ответить на вопросы по картинкам. Потом ей велели раздеться для осмотра. Доктор Кэмпбелл бросил взгляд на ее руки. Они стали не такими заскорузлыми, но все равно говорили о годах работы в поле. Пальцы врача пробежались по шрамам от порки. Он наугад назвал количество плетей и ошибся всего на две. Срамные места доктор осматривал с помощью инструментов. Ей было больно и стыдно, а от его холодной отчужденности становилось только горше. Он задал ей вопросы об изнасиловании, потом повернулся к сестре и продиктовал свои соображения по поводу Кориной возможности забеременеть.

Впечатляющий набор металлических инструментов был разложен тут же рядом, на подносе. Выбрав из них самый чудовищный, представлявший собой стальное жало, насаженное на стеклянный цилиндр, он сказал:

– А теперь нам понадобится взять кровь.

– Зачем?

– Анализ крови – это как санитарный кордон на границе. Кровь может очень многое сообщить. О заболеваниях. Об их развитии.

Сестра цепко ухватила Кору за руку, а доктор Кэмпбелл вонзил в нее иглу. Вот почему, сидя в коридоре, она время от времени слышала доносившиеся из кабинетов вопли. Теперь пришел ее черед вопить. Когда все было кончено, она вышла в коридор. Женщин в нем больше не осталось, все стулья были заняты одними мужчинами.

С того дня на десятом этаже Гриффина Кора не была ни разу. От миссис Андерсон она узнала, что, когда открыли новую больницу, кабинеты врачей государственной практики были перенесены туда, а помещения на этаже, вставил мистер Андерсон, мгновенно сдали в аренду. Врач миссис Андерсон принимал пациентов в кабинете на Мейн-стрит, на втором этаже, над мастерской по изготовлению очков. Дело свое он, судя по всему, знал. За то время, пока Кора служила у Андерсонов, хозяйка стала много спокойнее. Припадки, дни, проведенные за закрытыми дверями в комнате с опущенными шторами, скандалы с детьми – все это теперь проявлялось значительно реже. Выходит, назначения врача – пилюли и пребывание вне дома – помогли.

С субботней стиркой Кора провозилась до ужина, а потом пора было собираться на гулянье. Она надела новое синее платье, красивее которого в лавке для цветных не было. Кора старалась там почти ничего не покупать из-за дороговизны. Она делала покупки для хозяев и с ужасом поняла, что в их местном магазине все было раза в два-три дороже, чем в «белых» лавках. За платье просили ее недельное жалованье, так что пришлось записать его на счет. Вообще-то Кора жила очень экономно. Деньги в ее жизни были вещью новой и не очень предсказуемой, потому что имели привычку неожиданно тратиться сами собой. Ее молодые соседки залезали по уши в долги и любую мелочь должны были записывать на счет, причем Кора отлично понимала, как это получалось. После того как город вычитал из ее жалованья деньги за стол и кров в дормитории, да еще по мелочи за содержание здания и школьные учебники, на текущие расходы почти ничего не оставалось. Так что покупки приходилось записывать на счет. Ну, ничего, выходное платье покупают раз в жизни, утешала она себя.

В спальне царило радостное возбуждение, все готовились к гулянью, и Кора не была исключением. Она быстро принарядилась. Цезарь, должно быть, уже в парке.

Он ждал ее на одной из скамеек, откуда открывался вид на беседку с музыкантами, поскольку знал, что танцевать она не захочет. Теперь он стал выглядеть старше, чем тогда, в Джорджии. Его выходная одежда была с тех же полок «цветной» лавки, Кора ее мигом опознала, но держался он в ней куда увереннее, чем большинство его ровесников, тоже недавних беглецов с плантаций. Работа на фабрике пошла ему на пользу, как, впрочем, и иные обстоятельства их новой жизни. За неделю, что они не виделись, он отпустил усы.

Потом Кора заметила цветы. Она поблагодарила и похвалила букет. Он похвалил платье. Через месяц после их выхода из тоннеля он попытался поцеловать ее. Она сделала вид, что не заметила этого, а он ей подыгрывал. Когда-нибудь, в свое время, они к этому вернутся. Может, она даже поцелует его сама. Пока она в себе не разобралась.

Музыканты рассаживались.

– Я их слышал, – сказал Цезарь. – Они играют еще лучше, чем наши Джордж с Уэсли.

За несколько месяцев нового существования Кора и Цезарь перестали избегать упоминания о прежней жизни на плантации Рэндаллов. По большей части, подобные разговоры были бы понятны любому бывшему невольнику, окажись он поблизости. Плантация есть плантация. По идее, у каждого должно было быть свое лихо, но на деле все оказывалось скроенным на один манер, и в этой универсальности зла и заключалось самое страшное.

В любом случае, музыка скоро заглушит их разговоры о подземной железной дороге. Хорошо бы музыканты не обиделись на болтовню. Хотя чего им обижаться. Сами, поди, рады-радешеньки, что играют как свободные люди, а не как рабы. Что заводят мелодию не для того, чтоб обитатели невольничьей деревни отвели душу. Что исполняют ее просто в свое удовольствие.

Гулянья, по мнению надзирателей, призваны были стимулировать здоровые отношения между цветными обоего пола, чтобы душевные травмы, оставленные неволей, потихоньку рубцевались. Музыка и танцы, сладкий пунш и угощение на лужайках, в мерцающем свете фонариков – все это было как бальзам на израненную душу. А Цезарю с Корой наконец-то удавалось перекинуться словом и узнать друг у друга, как дела.

Фабрика, на которой работал Цезарь, находилась за городом, график сменный, поэтому выходные у них с Корой совпадали нечасто. Работа ему нравилась. В зависимости от объема заказов каждую неделю на фабрике собирали какой-нибудь новый механизм. Рабочие занимали места вдоль конвейерной ленты, по которой двигались будущие изделия, и каждый устанавливал свою деталь. В начале сборки на конвейере не было ничего, только разложенные кучками детали по бокам, а в конце, когда последний рабочий затягивал последнюю гайку, перед ними представал результат их труда. По словам Цезаря, видеть результат общего труда оказалось приятно – не то что на плантации, где каждый корячится сам по себе.

Работа была монотонной, но не изматывающей, каждую неделю собирали что-то иное, и это привносило элемент новизны. Смена предусматривала регулярные и достаточно продолжительные перерывы на отдых, рассчитанные каким-то ученым-теоретиком, на которого мастера и начальство без конца ссылались. Люди в цехах подобрались хорошие. В поведении некоторых до сих пор проступало тавро рабства, они будто сводили с кем-то счеты за былые унижения, жили так, словно им так и не удалось избавиться от ига нищеты и бесправия, но каждая неделя открывала перед ними новые возможности, помогая им выправляться.