наиболее примитивных и жестких формах – Поланьи показывает это на примерах распространения фашизма в Германии и Италии.

Для того чтобы вырваться из этой атомизации, нужен баланс разных форм интеграции людей. С одной стороны, стремление к рыночной утопии, в которой люди связаны друг с другом исключительно отношениями взаимовыгодного обмена, ведет к распаду социальных связей. С другой стороны, попытка загнать всех в плотное, неразделенное подобие барака тоже уничтожает социальность. Для того чтобы не впадать ни в ту, ни в другую крайность и найти баланс, требуются отношения реципрокности, то есть отношения дарообмена, которые Поланьи, исходя из устойчивой антропологической традиции, считает базовой формой человеческой социальности. Предшественники Поланьи – в первую очередь антропологи Бронислав Малиновский и Марсель Мосс – первыми заговорили о бессмысленности искусственной оппозиции между человеком-эгоистом и человеком-альтруистом. Они показали, что обе модели абсолютно абсурдны, поскольку мотиваций у людей может быть намного больше, а дарообмен – это едва ли не самая фундаментальная форма социальных отношений. Сегодня именно дарообмен может быть реальной альтернативой императиву «Никто никому ничего не должен»: желание в чем-то поучаствовать, кому-то что-то дать показывает, что дарообмен и есть то, к чему люди на самом деле стремятся.

Когда в небольшом городе на центральной площади появляется маленькая дверка с надписью «Кредит», в нем начинают разрушаться последние остатки сообщества. Доступный кредит создает у человека ощущение полной неподконтрольности другим: «Я пошел и взял, и никому я ничего не должен рассказывать. Что они мне? Я свободный человек». Однако моральная цена кредита оказывается намного выше его заявленной формальной стоимости. Чем сильнее императив никому ничего не быть должным, тем выше моральные издержки любой просьбы о помощи и тем большую цену человек готов заплатить, чтобы об этой помощи не просить. В российском обществе потребления, для которого характерен высокий уровень социально-экономического неравенства, этот императив действует в контексте огромного разрыва в стандартах потребления. А учитывая, что в сегодняшней России возможности любой гражданской активности заблокированы и остается только потребление, – хотя бы потреблять хочется как следует. Наблюдая за развращенной элитой, рядовой гражданин думает: «Может быть, я в сто, в тысячу раз хуже его, но не в миллиард же раз, наверное!» И именно здесь у людей возникает представление о том, что считать свою жизнь состоявшейся они могут только абсолютно самостоятельно обеспечивая себе достойный уровень потребления, – а иначе ты лузер. Это представление и подталкивает многих к тому, чтобы брать кредиты. Встает экзистенциальный вопрос: «В конце концов, я человек или кто?!»

А дальше возникает проблема потери лица. Обращаясь к другим людям с просьбой дать в долг, мы, с одной стороны, вынуждены признаться в том, что нам чего-то не хватает, а с другой – вынуждены объяснять, на что потратим средства. Поэтому многим проще обратиться в кредитную организацию или банк, которые не будут выяснять детали наших личных обстоятельств. Эта проблема потери лица будет возникать – причем по нарастающей – на каждом витке перекредитования. Человек, не сумевший вовремя выплатить первый кредит, оказывается в ситуации сужающегося тоннеля – именно так это описывают наши респонденты. Тот, кто на самом первом шаге не обращался ни к кому за помощью, вынужден будет не только защищать свою исходную потребность, но и объяснять решение брать на нее кредит – и, самое главное, отвечать на вопросы о том, почему не сумел отдать его вовремя. Именно поэтому многие принимают решение взять следующий кредит – чтобы выплатить исходный. И чем дальше, тем сложнее просить.

Таким образом, стремление к независимости на деле нередко погружает человека во все большую зависимость. Цепочка решений, направленных на сохранение лица, приводит его к крайней степени социальной изоляции – и в отдельных случаях даже к самоубийству (при этом в последнем случае долги, оставшиеся от покойного, становятся для родственников полным сюрпризом).

За экономической логикой императива «Никто никому ничего не должен» стоит идея «очищения» своего пространства от всего чужого, претензия на абсолютную суверенность. Так, многие наши респонденты подчеркивали важность того, чтобы «умереть без долгов» или «не оставить никаких долгов детям» (эту идею «уплаты всех долгов» как главного жизненного приоритета подробно и саркастически разбирает в своей книге «Долг. Первые 5000 лет истории» антрополог Дэвид Гребер). Эти идеи и стремления укоренены в принципе негативной свободы, сформулированном философом Исайей Берлином, то есть свободы от любой зависимости, от любого связывающего вас отношения, которое не дает сказать: «Я делаю что хочу. Лично я. И никто другой не в состоянии участвовать в моей субъектности».

Этот принцип проблематичен хотя бы потому, что он ненасытен, его никогда не бывает достаточно. Момент, когда человек может заявить: «Я в достаточной степени свободен от всего», никогда не наступает. Сколько бы он ни «расчищал» различные сферы своей жизни от чужого влияния и присутствия, каждый следующий объект в поле видения начинает рассматриваться как некая опасность для его «я», его субъектности. Отсюда и невротическое желание все время преумножать эту самую негативную свободу, чтобы никому ничего не быть должным.

Но достижений – материальных, статусных – никогда не бывает достаточно, в стремлении к ним всегда будет ощущаться некоторая нехватка. Французский философ Жорж Батай в «Понятии траты» писал о том, что эта нехватка и есть человеческая социальность [122]. Отношение дара все время предполагает, что кто-то кому-то что-то должен, – здесь невозможно быть в расчете, здесь все время есть избыток, немедленно порождающий зависимость. Для Батая этот маленький избыток и есть то, на чем держится система социального взаимодействия.

В отличие от негативной свободы, свобода позитивная – то есть так называемая свобода «для» – предполагает совместные действия и какой-то совместный продукт. В рамках позитивной свободы субъектность не может быть полностью оторвана от коллективных интересов, на место «я» она ставит «мы»: «Мы это делаем вместе. Мы вместе сами определяем себе цели. Для того чтобы перейти от одного к другому, я должен стать чем-то большим, чем я сам. Я должен стать частью чего-то большего, потому что иначе я всегда буду противоречить этому самому коллективному субъекту». Это коллективистское основание позитивной свободы многократно подвергалось критике, в том числе и со стороны самого Исайи Берлина, – очевидно, что в своих крайних проявлениях она может вести к репрессивным формам социальности. Однако именно от этой крайности нас может уберечь модель дарообмена, предложенная Поланьи: у субъекта сохраняется некоторая индивидуальность именно потому, что без индивидуальности реципрокность, взаимность дарения невозможно помыслить. Индивидуальность нужна этим отношениям для того, чтобы каждому было что дарить.

Наконец, разрушительная сила легкодоступных и обезличенных кредитов заключается в том, что кредит становится альтернативой коммуникации, способом быстро удовлетворить ту или иную потребность, не вступая в коммуникацию