Конечно, по-настоящему опасной для Гитлера консервативная оппозиция так и не стала, и серия его легких побед над оппозиционными аристократами была непрерывной. И все же это была единственная оппозиция, которая оставалась проблемой для Гитлера до самого конца его правления; единственная оппозиция, имевшая шанс, пусть и очень маленький, свергнуть его и по меньшей мере один раз такую попытку сделавшая. И это была оппозиция справа. С ее точки зрения, Гитлер был левым, был революционером.

Над этим стоит подумать. На крайне правой стороне политического спектра расположить Гитлера не так легко, хотя сегодня многие именно там его и располагают. Естественно, он не был демократом, но он был популистом: человеком, чья власть опирается на массы, не на элиты; в известном смысле это был достигший абсолютной власти народный трибун. Его важнейшим средством власти была демагогия, важнейшим орудием – не четкая иерархическая структура, но хаотическое скопление нескоординированных, держащихся вместе только благодаря личности вождя массовых организаций. Все это признаки скорее левого, чем правого политика.

Очевидно, что среди диктаторов XX века Гитлер занимает место между Муссолини и Сталиным, однако при более строгом рассмотрении он оказывается ближе к Сталину, чем к Муссолини. Нет ничего более ошибочного, чем именовать Гитлера просто фашистом. Фашизм – это власть высших классов общества, опирающаяся на искусственно вызванное возбуждение масс. Гитлер, конечно, умел воодушевить массы, но вовсе не для того, чтобы поддерживать высшие классы. Он не был классовым политиком и его национал-социализм стал иным общественным явлением по сравнению с итальянским фашизмом. В предыдущей главе мы показали, что его «обоществление людей» находит точные соответствия в социалистических государствах, таких как теперешние ГДР и Советский Союз, – соответствия, которые в фашистских государствах пробивались чахлыми ростками или вовсе отсутствовали. От сталинского «социализма в отдельно взятой стране» гитлеровский «национал-социализм» (обратите внимание на терминологическую близость!) отличался только сохранившейся частной собственностью на средства производства – весомое различие с точки зрения марксистов. Насколько весомо ощущалось это отличие предпринимателями в гитлеровском тоталитарном государстве – открытый вопрос. Между тем отличия национал-социализма Гитлера от классического фашизма Муссолини куда весомей: в рейхе не было монархии, предоставляющей возможность отставки диктатора, не было твердой иерархии в партии и государстве, никакой конституции (даже фашистской!), не было реального союза с историческими высшими классами, меньше всего – помощи им. Символична и говорит о многом одна внешняя деталь: Муссолини столь же часто носил фрак, как и партийную униформу. Гитлер время от времени носил фрак в переходный период 1933–1934 годов, пока Гинденбург был рейхспрезидентом и Гитлер был вынужден подчеркивать свой мнимый союз с фон Папеном; после этого – только полувоенная униформа, как и у Сталина.

Напрашивается еще одно небольшое отступление, прежде чем мы перейдем от гитлеровских внутриполитических успехов 1930–1934 годов к его внешнеполитическим успехам 1935–1938 годов, которые столь же хорошо объясняются тогдашней внешнеполитической ситуацией. Часто спрашивают: мог бы сегодня в ФРГ политик, вроде Гитлера, получить шанс, подобный его шансу 1930 года, если бы безработица и экономический кризис в нынешней Германии сравнялись с уровнем поздней Веймарской республики? Если наш анализ гитлеровского захвата власти верен, то ответ обнадеживает: нет, политик, подобный Гитлеру, в ФРГ не имеет такого шанса, и как раз из-за того, что сегодня в Германии нет правых, не принимающих современное им немецкое государство, готовых проложить путь новому Гитлеру, разрушив предназначенный и для их работы аппарат легитимной власти.

Государства не распадаются только из-за экономических кризисов и массовой безработицы; в противном случае Америка с ее тринадцатью миллионами безработных распалась бы в 1930–1933 годах во время Великой депрессии. Веймарская республика была разрушена не экономическим кризисом и не безработицей, хотя, конечно, это способствовало общему гибельному настроению, – она была разрушена непререкаемой решимостью веймарских правых демонтировать парламентское государство во имя какой-то им самим не очень ясной модели авторитаризма. Веймарская республика была разрушена не Гитлером: он уже нашел ее в руинах, когда стал канцлером, он только добил то, что смертельно ранили другие.

Огромное различие между Бонном и Веймаром в том, что в ФРГ нет политической силы, которая разрушила Веймарскую республику, а именно правых, которые отрицали бы существующее государство. Наверное, как раз поражение немецких консерваторов в конкуренции с Гитлером и горький, по большей части кровавый опыт многолетних, напрасных попыток противостояния диктатору обратили немецких правых, немецких консерваторов к республике, парламентаризму и демократии. Во всяком случае, со времен Гитлера они выучили урок истории: гораздо лучше в качестве парламентской партии вести постоянную политическую игру с левыми и становиться то оппозицией, то правительством, чем пытаться вступать в конкурентную борьбу за власть с популистским демагогом-диктатором в авторитарном государстве. Создание Христианско-демократического союза[73], симбиоза католической Партии Центра и бывших правых партий, маркирует это фундаментальное изменение политического вектора правых и является таким же эпохальным событием немецкой политики, как случившееся за тридцать лет до того превращение Социал-демократической партии Германии из революционной в парламентскую[74].

В ФРГ есть то, чего не было в Веймаре: демократические правые, демократические консерваторы. Благодаря этому государство зиждется не на коалиции левого центра, но на всем партийном спектре (за исключением крайних экстремистских групп). Поэтому разум и здравый смысл свидетельствуют: то развитие событий, которое привело Гитлера к власти, в ФРГ просто невозможно. Бонн, в силу своей политической структуры, а не только благодаря некоторым преимуществам своей конституции, по сравнению с Веймарской конституцией, куда более солидное и устойчивое демократическое государство, чем Веймар; таким и останется, даже если, как в первые семнадцать лет его существования, у власти будут правые, консерваторы, даже если вследствие растущей угрозы терроризма соответствующие исключительные законы[75] будут ужесточены. Те, кто из-за этих законов сравнивают ФРГ с гитлеровским рейхом – как правило это люди, не жившие при Гитлере, – просто не знают, о чем говорят. На этом мы закрываем тему.