Ну, же, Гюльчатай, повернись, покажи мне свое личико!

Только бы узнать… Ну, или хотя бы запомнить, чтоб потом отследить с номерами той тачки, что забирала Ирину.

Я слышу голос Хмельницкой, но не слышу, что именно она говорит. Слышу — она точно там.

— Да хоть один удар за пять секунд отсутствия, — откликается Пэйн, все так же глядя в глубь номера, — я приму все, что ты мне дашь, госпожа. Ты знаешь.

И говорит еще так, будто уже эту порку предвкушает. Сука… Просто! Как я ему одним взглядом в затылок мозги не вышиб — ума не приложу.

А потом — он поворачивается, прикрывая за собой дверь, шагает к тому повороту, за которым прячется номер Эвы, откуда пришел я. Мимо меня. А я — с дельным видом шагаю мимо него.

Я вижу его лицо. Все-таки вижу!

И что самое охренительное — я его узнаю.

Кажется, я зря похоронил надежду, что сегодня не получу на Ирину компромата.

Уже получил!

.

Три минуты.

Он в своем уме вообще? Как в моем состоянии можно подождать три минуты? Я скоро буду зубами глотки рвать, лишь бы глотнуть свежей крови, а он мне «три минуты»…

Придушила бы.

Кажется, Проша реально нарывается, чтобы получить как можно больше сегодня. Ну, а как иначе объяснить, что он не вырубил свой чертов служебный телефон, если не хотел нарваться? Ведь знает же — я ненавижу, когда прерывают сессию. И не запрещу ему ответить на звонок, коль ему надо.

Одно только прощение — он действительно выдержит мой гнев. Он и вправду примет все, что я ему дам.

Я сижу в кресле напротив двери, наматывая и снова разматывая на запястье ремень. Плотный, тяжелый, кожаный ремень. Я уже пальцами изучила каждый дюйм, каждую дырочку для ременного шпенька.

Темно.

Очень темно на моей душе.

Темно. Больно. Яростно.

Гнев шумит в ушах, в поисках пути для освобождения. Господи, Проша, ну где ты там шляешься?

Дверь приоткрывается, будто Проша услышал мои мысли, и в неё проскальзывает…

Нет, не Проша. Нижний, в черной маске с открытым ртом и подбородком. Без рубашки. А ничего так плечики, красивые… И брючки хорошо сидят на подтянутых ягодицах. Повезло кому-то.

— Мальчик, ты ошибся номером, — замечаю я, хлопая ремнем по ладони, — твоя хозяйка ждет тебя где-то в другом месте.

— О нет, — развязно откликается раб… голосом Верещагина, — я попал куда надо, Ирина Александровна.

Что за?…

Антон, пока я соображаю, успевает захлопнуть дверь и провернуть ключ, торчащий в замке.

И даже более того — выдернуть ключ из замочной скважины.

— Скучала по мне? — нагло улыбается он. Точно он! Его чертов подбородок, его родинка у губы, его чертова щетина. И его кобелиные глаза!

Господи, какая же скотина. Все-таки это он за мной следил, водитель не ошибся! И в клуб пролез, желая нагадить в каждом уголке моей жизни, не оставить ни единого чистого, нетронутого места.

Я оказываюсь на ногах быстрее, чем мне приходит на ум хоть одно объяснение. Ремень в руках? Отлично — пригодится. Больше я не буду слушать его чушь про «ходить на коленях». Сейчас я буду собой до конца.

Дело чистой техники — захватить ремнем шею этого мудака и затянуть в петлю.

Дело сосредоточенной ярости — одним резким рывком швырнуть этого козла на колени. Снова.

О боже, какой же это кайф — смотреть на него сверху вниз…

— Что ты тут забыл? — рычу я на пределе чистой злости, прямо в лицо Верещагину. — Что тебе надо, урод?

У него расширенные зрачки. Он даже не моргает. Просто смотрит на меня во все глаза, чуть приоткрыв сухие губы, как…

Да нет, не может этого быть…

— Ты, — шепчет Верещагин едва слышно, — мне нужна ты.

— Нет! — от ярости у меня уже звенит в ушах. — Открой уши, щенок, потому что я повторять не буду. Нет! И всегда будет «нет», что бы ты ни сделал. Даже если ты останешься последним мужчиной в этом мире. Проваливай, или…

— Ну, нет, — тут уже взрывается Верещагин, — никуда я не уйду.

— Уйдешь, — господи, дай мне сил, — ключ, сюда, немедленно!

— Какой ключ? — скалится Верещагин. — А, этот ключ? — он раскрывает сжатую в кулак ладонь. — А ты найди его.

И швыряет ключ куда-то в подушки постели. Господи, где ты взял этого ублюдка? Ты из этого количества дерьма мог семерых ублюдков слепить, но решил не делить, да? Решил создать шедевр?

Пощечина прилетает Верещагину — его, заветная, заслуженная. Тяжелая настолько, что у него аж голова дергается. От всей души отвесила. Боже, на долю секунду мне даже чуть-чуть просветлело. Не долго думая я добавляю и еще одну. Для симметрии.

Да!

В груди растекается такой восхитительный сладкий жар. Я сделала больно ему! Не кому-нибудь. Ему! И пусть он сейчас начинает рычать, пусть мстит потом сколько хочет. Мне плевать. Оно того стоило.

Одно только плохо.

Мне мало.

От греха подальше я шагаю прочь. Подальше от него, от моего чертового проклятия, которому мне очень хочется сделать еще больнее. С которым мне совсем не хочется больше церемониться.

Сорваться бы. Связать его потуже и взяться за ремень покрече…

Ох…

Чтобы отвлечься — наклоняюсь к подушкам на кровати, в поисках ключа. Не знаю почему, но тут всегда черные свежие простыни. Хотя между мной и Прошей только порки и служение, но ощущение, что тут всегда готовы к тому, что мы возьмем и все-таки переспим. Будто это возможно.

— Нет, ну какого хрена, — Верещагин толкает меня в спину, заставляя упасть на кровать. Я успеваю перевернуться, но не успеваю избежать того, что он наваливается на меня всей своей чертовой тушей.

— Что тебе нужно? — горячие губы впиваются мне в шею, ладонь жадно сжимает бедро. — Ира, что? Ну скажи же.

— Чтоб ты сдох, можно? — Одно мое движение коленом, и Веращагин охает и слабеет. То-то же!

Ему больно. Вот только мне ничуть не лучше. Дальше — только еще больнее, только больше ядовитой кислоты проникает в кровь.

Неуемный гад — сгребает меня за запястье, дергает к себе. Еще чуть-чуть, и я уже начну его калечить.

— Чем он лучше? — шипит Верещагин мне в лицо. — Чем твой Зарецкий лучше меня? Что, депутат круче босса, ну, скажи? В этом дело? Пороть депутата тебе интереснее?

Он узнал.

Узнал Прошу.

Господи, этот кретин опять вышел в коридор без маски? Нет, я все понимаю, приват на то и приват, что сюда кого попало не пускают, но…