– Ты – Ханна, ты любишь кошек, и это твой первый год в «Святой Анне». Ты потеряла свою сестру-близнеца. Ее звали Иззи.

Я киваю, и по щекам у меня текут слезы.

Леви откладывает гитару в сторону и снимает бейсболку. Мо наблюдает за каждым его движением. Он не торопится, но я думаю, на самом деле он не торопит меня.

– Это бейсболка моего брата. Его зовут Том. Я много лет его не видел и не знаю, где он. Бейсболка досталась мне.

Вытирая слезы, вспоминаю, где мы и что это за лагерь. Я назвала его местом для сломанных и теперь задаюсь вопросом, сломан ли Леви и что именно его сломало.

– Я очень любил его, но был слишком маленьким… Многого не понимал. Да и сейчас не понимаю.

Я вижу, как он крутит в руках бейсболку, как шевелятся от игры мышц татуировки на его руках и как он погружен в свои мысли. Как ходят желваки на скулах и как он теребит пирсинг.

– Ты тоже очень любила Иззи, да?

Больше всего на свете, отзывается эхом у меня в голове, хотя не думаю, что он на самом деле ждет ответа. Не ждал бы, даже если я могла бы говорить.

– Я очень сочувствую тебе, тому, что ты ее потеряла.

Вот теперь я встаю и иду. Кружится голова, мне плохо. С трудом удается не упасть или не сломаться. Знал бы он, почему я ее потеряла! Знал бы – как! Сочувствовал бы он и тогда? Никто и никогда мне этого не говорил. Все сочувствовали, но никто – именно мне.

Весь следующий день я остаюсь в палатке, выхожу только к столу, принять душ и почистить зубы. Мне нездоровится, хочется только лежать и спать, вспоминать – и в то же время забыть. Но если бы жизнь была концертом по заявкам, мне не нужно было бы делать ни того, ни другого. Я была бы дома, в нашем настоящем доме, с Иззи, и мы бы музицировали, валялись бы на диване, глядя сериал «Девочки Гилмор», или поглощали бы экстра-большую пиццу с двойным сыром в нашей любимой пиццерии.

Лишь вечером я осмеливаюсь выйти с Мо на руках. Я должна послать Иззи письма. Пиа внимательно разглядывает меня и, коротко кивнув, уходит к Яне, которая сидит у лагерного костра. Вряд ли Пиа знает о том, что я делаю, но она знает, что я иду не просто погулять. Она очень наблюдательна. Даже слишком. Поэтому мне нужно быть осторожной.

Осознав, куда ведут меня шаги, недоверчиво качаю головой. Тихо шелестят на ветру листья, красно-оранжевые тона заходящего солнца медленно исчезают, уступая ночи. Лишь добравшись до поваленного дерева, я замечаю, что затаила дыхание.

Леви здесь нет. С шиной на ноге пробираюсь к дереву и, опустившись на ствол, сажаю Мо рядом с собой. Сара рассказала мне, что Пауль теперь каждый день готовит что-нибудь специально для него или привозит кошачий корм. Мо раскрывается здесь совершенно с новой стороны. Иззи, должно быть, назвала бы его Сердцеедом.

Мне так хочется, чтобы мои слова долетели до Иззи! Чтобы она, где бы ни была, прочла мои письма. Чтобы простила меня, пусть даже самой мне себя не простить.

Больше всего мне хочется, чтобы ей было хорошо.

Я ненадолго закрываю глаза, пытаясь успокоиться. Затем оглядываю окрестный пейзаж: горизонт, отдельные деревья и листву, озеро.

В какой-то момент все тело наливается тяжестью. Я ложусь на бок, продолжая смотреть на озеро, а затем ощущаю, как привалился к животу Мо и как закрываются глаза.

О нет! Я заснула. Протерев глаза, пугаюсь, потому что прямо перед моим носом всплывает голова Мо. Сбрасывая с себя одеяло, я собираюсь… Одеяло? Резко и слишком быстро сажусь, начинает кружиться голова. Еще рано, в воздухе висит туманная дымка, без тонкого шерстяного одеяла мне наверняка было бы довольно холодно.

– А, ты проснулась.

Появляется Леви с двумя чашками кофе.

– Я надеялся, что ты еще здесь.

Подтягиваю ноги и снимаю шину. За ночь она прилично отдавила ногу. Леви, усевшись рядом, сует мне в руку чашку. В нос бьет аромат горячего кофе, пахнет божественно.

– Вот. Сахар и молоко. Я не знал, что из этого ты любишь. – Он принес пять порционных пакетиков сахара и молока, но не из-за этого я озадаченно смотрю на него с чашкой в руке, а потому что он знал, что я здесь и…

– Не смотри на меня так! В конце концов, ты единственная, кто свил гнездо в моем любимом месте. Я всего лишь хотел поиграть. – Он просто поддразнивает меня, но на душе у меня нехорошо. Я отнимаю у него место, нужное ему для уединения. Уж мне-то известно, как это важно. Как необходимо.

– Я играю каждое утро и каждый вечер. Обычно очень рано и очень поздно. А сейчас пей кофе. Я принес его, потому что с горячим напитком в руках не больно-то убежишь, – он, задиристо скалясь, делает большой глоток из своей чашки.

Крепкий и горький кофе я не люблю.

– Три порции сахара, одна молока. Запомню. Пии я вчера вечером сообщил. Надеюсь, я правильно сделал, что не разбудил тебя, а просто принес одеяло.

Да, правильно.

Мы пьем кофе, и я понемногу просыпаюсь.

– Мой любимый цвет – синий, – внезапно говорит он, и я ошарашенно сдвигаю брови.

– Рыба, по-моему, омерзительна, и у меня аллергия на киви. А еще кофе я пью только по утрам и черный.

Слушаю его, и вдруг рот у меня открывается сам по себе. Я хочу что-то сказать, но ничего не получается. Потому что я слишком быстро осознаю, что происходит. Рука, поднявшись, ложится на губы, и кофе чуть не выплескивается из чашки.

– Может, ты когда-нибудь раскроешь мне тайну, какой твой любимый цвет и любишь ли ты рыбу. Какой кофе ты пьешь, я уже знаю. – Он коротко усмехается, а затем опять становится серьезным.

– У моей матери и брата… были большие проблемы. И однажды я стал одной из них.

Леви мне чужой, и я ему чужая, и все-таки он рассказывает мне все это. И пустяки, и важные вещи. Зачем? Я не могу отплатить ему тем же. Беру и беру, и… Со вздохом опускаю голову на колени, ожидая, пока все займут место в кругу. Сегодня наша встреча проходит позже, после ужина, потому что до этого было слишком душно и все хотели купаться в озере или просто дремать на лужайке. Я писала Иззи и размышляла о Леви.