Тамрин, торговец, возвращался.

Шесть дней спустя я приняла его в алебастровом зале.

— Моя царица, — сказал он, склоняясь в почтительном поклоне перед моим двором. Его кожа потемнела, на пальце появилось новое золотое кольцо.

— Полагаю, твое путешествие было прибыльным? — спросила я, укладывая руки на подлокотники трона.

Он выпрямился.

— Воистину. Прошу, позвольте мне показать те скромные дары, что составляют лучшую часть моего каравана.

Вахабил, стоявший на возвышении рядом со мной, жестом велел людям Тамрина приблизиться. Я подалась вперед на своем сиденье.

— Моя царица, из Финикии. — Двое мужчин вышли вперед с несколькими свертками ткани, окрашенной тирским пурпуром, столь излюбленным царскими дворами.

— Ткань, окрашенная морскими моллюсками, что водятся лишь у финикийских берегов. Драгоценный цвет царей — и цариц — что стоит серебра по собственному весу.

Я жестом велела поднести ткань поближе, чтобы попробовать ее на ощупь. С каждым годом плетение финикийской ткани становилось все искуснее.

— От берегов, лежащих за великим внутренним морем, — сказал он, когда очередной караванщик вышел вперед, неся сундучок с золотом. Вахабил выбрал несколько украшений и подал мне: каждое было инкрустировано драгоценными камнями, некоторые украшала странная спиральная филигрань, тоньше которой я никогда еще не видела.

— Из Египта, — продолжил Тамрин, и вынесли множество египетских париков. При ближайшем рассмотрении я отметила, что шерсть искусственных прядей переплеталась тонкими золотыми бусами.

В дальнем конце зала послышался шум. Стражи отступили, некоторые быстро отбежали в сторону, из толпы придворных донеслись изумленные возгласы.

Я рассмеялась и, захлопав в ладоши, вскочила на ноги. Двое мужчин вели через главные двери дворца прекрасную лошадь. Лошадь, чистейшей золотой масти, выгибала шею, красные и синие подвески звенели на узде, а удерживающие ее мужчины едва справлялись с танцующим животным.

— Осторожней, моя царица, — сказал Вахабил, заслоняя меня рукой.

Я подобрала длинный подол платья и сошла с возвышения, чтобы самой рассмотреть подарок. В Сабе у нас почти не было лошадей.

— Как ты сумел вести караван с этим созданием? — потрясенно спросила я. — Если ты скажешь, что тебя сюда перенес джинн, я могу и поверить.

Караван мог несколько дней идти без источников воды — для верблюдов это было совершенно нетрудно, особенно если был корм. Но лошадь была существом совершенно иного рода. Все кони моих конюшен были доставлены на кораблях из Пунта, а затем уже в Сабу, через узкое море.

— Оазисы процветают, моя царица. И два верблюда несли на себе лишь зерно, чтобы кормить коня в пути между оазисов. — Тамрин улыбнулся и явно расслабился от моей реакции. Нет, подвиг и чистые затраты на то, чтобы привести это животное в Сабу, я представляла себе слишком хорошо.

Я обошла лошадь по кругу, любуясь ее красотой, а затем ахнула.

— Но… это же жеребец! — вырвалось у меня.

— Воистину. Чтобы моя царица могла растить свои собственные конюшни.

Я подняла руку, чтобы медленно провести по гордой голове жеребца.

— Тамрин, ты поистине сотворил чудо.

— Ах, но я еще не закончил, — сказал он, когда несколько человек вышли вперед, вынося сосуды.

Я подошла к ним, а торговец называл содержимое: корица, кориандр, фенхель. Шкатулка редкого бесценного шафрана. Амфора с чистейшим оливковым маслом.

— Девятнадцать таких же амфор уже доставлены в твои кладовые, — сказал он. Морщинки у синих глаз были теперь виднее, они светлели на фоне загорелой кожи: отметина того, кто привык часами щуриться под палящим солнцем. Едва вернувшийся с дороги каравана, он был другим, но я никак не могла понять, в чем именно он изменился.

— Ты присоединишься ко мне за обедом и расскажешь о своих путешествиях, — сказала я.

Он склонился в низком поклоне, пока коня выводили из зала.

— Вижу, путешествие действительно вышло прибыльным, — сказала я в тот вечер в саду, откинувшись на подушки. Необходимости в спектакле больше не было, и перед нами стояли изысканные, но простые кушанья. Я слышала, что торговцам, вернувшимся после долгих ночей под звездами у костров, бывает сложно привыкнуть к домам из глиняного кирпича — настолько сложно, что они порой остаются в шатрах своих родичей за стенами городов или же вместе с верблюдами ночуют в степи еще несколько недель после возвращения. Второй раз я принимала Тамрина наедине — за исключением Шары и Яфуша, которые всегда были при мне, словно мои собственные руки.

— Воистину. — Тамрин подался вперед с улыбкой, от которой играли ямочки на щеках. Угощения он жевал тщательно, словно решая про себя, с чего начать будущую историю. Затем, сделав долгий глоток пальмового вина из кубка, он сказал:

— Мир жаден до лучших товаров Сабы. Но больше товаров им полюбился мой новый, редчайший экспорт…

Я склонила голову набок. До сих пор в караванных грузах менялось лишь количество специй и парфюмов, бальзамов и благовоний, рисунков тканей.

Все, что экспортировала Саба, дорого стоило, будь то золото Пунта или ладан Хадрамаута, которые проходили свой долгий путь по земле, становясь тем дороже, чем больше сил уходило на их защиту, а потому к моменту доставки на рынок товары ценились по весу золота, если не выше.

— Этот новый экспорт был рассказом очевидца того чуда, которым стала новая царица Сабы, — улыбнулся торговец.

Я рассмеялась, искренне, и звук взлетел к верхушкам фиговых деревьев.

— В оазисах каждое племя являлось не только поглазеть на товары и поесть у наших костров, но прежде всего затем, чтоб узнать новости.

— Да, — сказала я. — Об этом мне кое-что известно.

— И мы не оставили их в неведенье. Вскоре рассказы о твоей красоте и богатстве достигнут всех уголков мира.

— Ты льстишь мне.

Тамрин драматично вздохнул.

— Ты говоришь, что я льщу, а они говорят, что я преувеличиваю, когда похваляюсь, что сами звезды спустились в твой зал, где благовония курятся день и ночь и божественный запах вдыхают все, до последнего дворцового раба. Что слоновая кость, мрамор и алебастр здесь как будто песчаник, а коричная кора в Марибе все равно что хворост для костров. Что служанка царицы одета так пышно, что ее можно принять за царицу. Но невозможно ошибиться, увидев саму царицу, равных которой нет и не будет… — Его взгляд стал мечтательным. Нижняя губа блестела от вина. — Нет. Невозможно ошибиться, увидев красоту, которая с первого взгляда навек остается в сознании видевшего лицо воинственной богини. Настолько великую и ужасающую красоту запоминают, однажды увидев, во всех мельчайших чудесных деталях.

Я вздохнула и покачала головой, словно показывая, что он безнадежен, а Тамрин со смехом пожал плечами.