Выражая эмоции, мы вымещаем злость на людях, которых любим. Когда что-то идет не так, виноват ваш друг, или босс, или возлюбленный, или сосед по комнате, или ваша компания. Выражая эмоции, вы ударяете кулаком в стену или закатываете истерику, потому что предаете себя, – а вас это уже порядком достало. Вы даете выход эмоциям после того, как консервировали их в себе годами, но один бесцеремонный комментарий заставляет вас взорваться.

Принимать меры – это другое. Это мудрость. Принимая меры, мы меняем то, что требует перемен, – действуем в своих интересах, удовлетворяем собственные нужды и желания. Принимая меры, мы подчеркиваем свою ценность и отдаем приоритет собственному благополучию. Все начинается с любопытства: «Что хочет сказать мне моя злость?» – а заканчивается вопросом: «Что я намерен с этим делать?»

Положив трубку после разговора с другом о столкновении с Ричем, я подняла вышвырнутый дневник. Открыла его и принялась писать.

«О чем хочет сказать мне моя злость?» – набросала я.

Злость говорит, что поведение этого человека неприемлемо. Я ощущаю, что ко мне отнеслись неуважительно, меня унизили. Чувствую себя так, словно сделала что-то скверное, хотя знаю, что это неправда.

Злость говорит: я крайне задета словами о том, что думаю лишь о себе, в то время как только-только начала учиться уважать себя. Рич коснулся одного из моих глубочайших страхов – показаться эгоистичной.

Злость говорит, что я хочу найти в себе силы высказываться и выражать свою правду – спокойно и ясно – в ситуациях, когда чувствую, что теряю дар речи, ощущаю себя неуверенной и напуганной.

«И что я собираюсь с этим делать?» – спросила я себя следом.

Я намерена высказаться. Приму меры: напишу Ричу, обрисую, как ситуация выглядит с моей точки зрения, и расскажу, как случившееся меня расстроило. В этом письме я применю на практике техники, которые усвоила, изучая ненасильственное общение[14]. И сделаю это прямо сейчас.

Я открыла ноутбук и набрала:

Привет, Рич!

Когда я встретила вас на том мероприятии и вы заявили, что я забочусь только о себе, меня точно парализовало. И вот почему: у меня есть склонность брать на себя слишком много и угождать окружающим. Я стараюсь разрушить эту модель поведения. Мне трудно говорить «нет», и сейчас я работаю над этим. И поэтому, получив от вас за неделю пять писем, в которых речь шла исключительно о вашей компании, я почувствовала, что меня с этим проектом ничего не связывает. Чем настойчивее вы пытались достучаться до меня, тем дальше я отстранялась. Я ценю право выбора, но, поскольку ощущала давление всякий раз, получая сообщение, не имела ни малейшего желания идти вам навстречу и даже попросту отвечать. Я решила для себя: если другие не удосуживаются что-то узнать обо мне, не реагирую. И если у вас появится ко мне просьба, моя встречная просьба такая: наведите обо мне справки и поясните, почему мы можем быть друг другу интересны.

Успешного запуска проекта.

Всего хорошего,

Эмбер.

Рич так и не ответил. Но это и не важно – мне ни к чему было знать, что он меня услышал. Главное, я поняла себя. Прислушалась к своей злости и приняла соответствующие меры, а не просто выплеснула эмоции.

Так что в следующий раз, когда вас выведут из себя, помните: злость – ваш преданный друг. Который любыми средствами добивается вашего внимания. Который размахивает красным флагом, пока вы не заглянете внутрь себя и не полюбопытствуете:

1. Что эта злость пытается до вас донести?

2. Что вы собираетесь с этим делать?

Принимайте меры, а не просто выражайте эмоции.

Однажды я сидела за чашкой чая с музыкантом, и он признался: «Я не встречаюсь с женщинами, в которых могу влюбиться, потому что тогда мне не о чем будет сочинять. Я охочусь за теми женщинами, которые определенно причинят мне боль». Трагедия, напряжение, преодоление, страдания – вот источники лучших его произведений.

Или он просто так для себя решил.

Установка о страдании во имя творчества – одна из тех, в которую моя близкая подруга поверила всем сердцем. Назовем ее Селин. Осуществление ее идей всегда было чем-то болезненным, граничащим с мазохизмом. Будучи дизайнером, она верила: если, работая над проектом, не пересекает финишную линию на последнем издыхании – значит, показала себя недостаточно продуктивной. Если ее клиенты не были требовательными – значит, ей не удалось испытать свои силы по полной программе. Если она высыпалась и не выкладывалась по девяносто с лишним часов в неделю – значит, не вышла из зоны комфорта.

Когда я спросила Селин, где она усвоила эту теорию о достижениях, та ответила, что однажды так сказал наставник: «Если тебе не приходится страдать, ты не создашь ничего выдающегося».

Теперь мне в некоторой степени ясно, что пытался донести до нее учитель. Возможно, он имел в виду: «Цени трудности», или «Не бойся выходить за свои пределы», или «Страдание – естественная часть творчества». Но предположение, будто величия можно добиться лишь путем страдания, не просто ложь, а ложь возмутительная.

Однако Селин купилась.

Она поверила в боль охотнее, чем в радость. И когда появлялись клиенты и проекты, вызывавшие в ней любопытство и энтузиазм, отталкивала их. Одна лишь перспектива счастливой работы вызывала в ней чувство вины. Она не верила, что удовольствие – это путь к развитию, росту и становлению таким дизайнером, каким она себя видела. Всем существом она была убеждена, что лишь через тернии лежит дорога к успеху. Без вариантов.

Истории, подобные этой, нередки. Многих из нас учат помещать страдание в центр работы и жизни. Возможно, и вам привили, что трудности – это наше все. Вероятно, боль и одна лишь боль – единственный известный вам путь развития. Когда я училась в старших классах, друг семьи часто говорил мне: «Без боли нет победы». Я уважала этого человека, но его словами трудно было проникнуться. Боль так и не приближала его к той действительности, о которой он мечтал. И я знала, что мой отец – талантливый сочинитель песен – столкнулся с зависимостями и целым рядом болезней, пытаясь создавать свою музыку. Он тоже верил, что трагедии и боль – подходящий источник для творчества. Но посмотрите, куда это привело его, – в могилу.