Почему? Ее бедра были бы неплохими обогревателями для моих ушей, – мысленно отвечаю я.

– Закрой глаза.

Она повинуется. Как и в свои четырнадцать. Мне нравится ее покорность, когда мы наедине. Делаю мысленную заметку – не пользоваться этим. Дарья никому не отвечает взаимностью и, черт возьми, делает все, что захочет – только не со мной.

– До того, как наркотики затащили мою мать в кроличью нору, она была очень романтичной особой в огромных очках и с абонементом в библиотеку. Она познакомилась с отцом в церкви, когда ей было семнадцать. Это было на какой-то христианской скаутской программе. Но после началась цепь дерьмовых событий. Она попала в жуткую аварию, сломала почти все кости и чуть не умерла. Отец решил уйти от матери и ударился в культ Христа. Мама подсела на обезболивающие, а после на настоящие наркотики. Я привык читать ей стихи, пока она лежала в больнице, переходя из одной операционной в другую. Ее любимые поэты… были – поправил я, вспомнив, что ее уже нет, – Сильвия Плац и Александр Пенн. Вот она и назвала меня в их честь.

– Кто такой Александр Пенн? – покраснев, спросила Дарья.

Она не хочет, чтобы я думал, что она глупая. Мы достигли самого верха колеса.

– Он был русско-израильским поэтом и коммунистом. Немного двинутый. Был отчаянно влюблен в цыпочку по имени Белла. Она отвергла его, поэтому он попытался покончить жизнь самоубийством и попытался застрелиться. Не удалось. Она была так очарована его преданностью, что в итоге решила выйти за него замуж.

– Прямо как Ван Гог. Только эта девушка сказала «да».

– Да.

– Довольно отвратительно, – сказала она.

– Да, – подтвердил я.

– Некоторые сказки огорчают, – добавила она. Никак не может замолчать и слишком волнуется. Глаза все еще закрыты.

– Только хорошие, глазастик, – мягко сказал я.

Я открыл перекладину, она услышала металлический стук и резко втянула воздух:

– Что ты делаешь? – Голос ее дрожал.

– Скажи, что между тобой и Причардом? – Мой голос стал жестким.

Ее глаза все еще закрыты, не потому, что она следует моему указанию, а потому, что она ужасно напугана и вот-вот свалится в обморок.

– Ты сумасшедший! – пропищала она.

– Ты трахаешь пожилого мужчину? – Я игнорирую ее состояние.

– Ты сказал, что я могу доверять тебе.

– Нет, не сказал. Я спросил, доверяешь ли ты. На заметку: тебе не следует доверять мне. Мы принадлежим разным школам и компаниям. Но я честно ответил на твой вопрос, так что будет справедливо, если ты ответишь на мой.

– Размечтался, Скалли.

Я полностью поднял перекладину. Она ощущает легкий ветер. Я крепко держу перегородку, зная, что иначе не смогу ее закрыть, а это значит, что я на корточках и моя задница практически в воздухе.

– Хорошо! Хорошо! Нет. Мы не спим с ним.

Я громко зеваю, чтобы она услышала, и раскачиваю кабинку из стороны в сторону.

– Я не куплюсь на это.

– Нет! Мы действительно не спим, – она практически орет. Люди с соседних кабинок ее точно услышали и увидели. Но какое мне до этого дело?

– Тогда что вы делаете вместе? Играете в покер?

– Это уже второй вопрос, – она торгуется.

– С каких пор ты разбираешься в математике, Фоллоуил?

Знаю, что Дарья хорошо повеселилась бы, бросив правду мне в лицо. Она знает: я не сдам ее родителям. Не только потому, что она хранит мой секрет, но и потому, что я не такой мудак.

– А какое тебе дело? Гас сказал, что у тебя есть девушка.

– Гас – идиот.

– Да, но это не делает его лжецом.

Действительно, и я обратил внимание, что она опять задает вопрос про девушку. Это хорошо, потому что ответ ей не понравится, а я еще не закончил с ее задницей – в прямом и переносном смысле. Я закрываю перекладину, она слышит щелчок и вздыхает, открывая глаза. Здорово видеть ее такой уязвимой и напуганной. Сейчас она не капитан группы поддержки, а я не капитан соперничающей футбольной команды. Мы просто два подростка, у которых никогда не было шансов стать друзьями в этом мире, поэтому мы стали теми, кем стали, – врагами.

Сейчас мы на самой вершине.

– Ты когда-нибудь целовалась на колесе обозрения? – спрашиваю я.

– Нет.

Все твои первые разы, детка.

Я воспринимаю это как приглашение и прижимаюсь к ее губам, отвечая на него, не думая о родителях внизу, о всех сложностях и обстоятельствах. Не думая о запрете, о том, что это неправильно пошло и что она может отомстить мне и надрать задницу.

Она приоткрывает губы и стонет мне в рот. Мы целуемся, целуемся и целуемся, будто ничего в мире больше не существует. Рукой поглаживаю шею и сжимаю ее, она отвечает на это укусом за губу. Я смеюсь и облизываю ей лицо – она тоже смеется.

– Я думала, что тебе не нужны мои первые разы.

– Мое мнение меняется в зависимости от настроения и того, насколько горячей ты выглядишь сегодня.

– Как мило подшучивать над тобой, – она мурчит мне в губы.

– Действительно.

Кабинка казалась плащом-невидимкой, пока мы не начали снижаться. Ее родители могут разглядеть наши лица, если вдруг они стоят около колеса, а я уверен, что они там. Мы отдаляемся друг от друга. Все в нас – борьба за власть, где никто не хочет быть отвергнутой стороной.

Мой член тверд, как и ее выражение лица. Думаю, что она пожалела об этом. Мне тоже следовало бы. Не из-за Джейми, пошел в зад этот Джейми. Я не напрашивался в их дом. А из-за Адрианы и Вии.

Но Вии здесь нет, так что я не чувствую вины или сожаления. Она покинула меня, как и все остальные.

– Ты мне все еще не нравишься, – ее шепот касается моего лица.

– Мне тоже, – отвечаю я. О себе. О ней.

Остаток спуска мы проводим в молчании. Когда мы выходим из кабинки, оператор протягивает руку в ожидании оплаты. Джейми кладет двадцатку в его руку и машет нам.

– Сдачи не надо. Вы нормально? – Он оглядывается и становится между нами.

Дарья отвечает нет. Я – да.

Мы ответили одновременно, посмотрели друг на друга, и она закатила глаза. Я улыбнулся.

По дороге домой Дарья ест яблоко, которое я бросил ей на бедра, а после бросает огрызок мне на колени.

– Шах и мат.