времени беспокоить подругу, полная веры в то, что ребята найдутся. И теперь, глядя на бабушку, лежавшую на кровати с книжкой в руках, Мирослава засомневалась. Она помнила то отчаяние и страх, которые звучали в голосе Глафиры Петровны в прошлый раз, когда она просила не снимать амулет.

За минувшее время с Мирославой приключилось столько всего, что она и не знала с чего начать и как подступиться с расспросами.

Как оказалось, ей не нужно было ничего начинать — стоило Глафире Петровне увидеть внучку, как взгляд её изменился, и девушка поняла, что та что-то знает. Но откуда? Неужели успела позвонить Надежда Ивановна, и всё рассказать?

— Что-то случилось? — Бабушка пропустила приветствие, лишь похлопала ладонью по постели рядом с собой, и Мирослава замерла в недоумении. — У тебя очень усталый вид, как будто не выспалась.

— И тебе привет, бабуля. Да. Я переехала пока к Быковым, а ты же знаешь, что на новом месте я плохо сплю… — Девушка отвела глаза, всё ещё терзаясь сомнениями. Села рядом с бабушкой на краешек кровати, в нерешительности сжала сумку, не зная стоит ли достать тетрадь.

— Ах, почему Надька не сказала мне? — Всплеснула руками Глафира Петровна и осыпала внучку вопросами. — А почему ты у них? Тебе страшно одной, наверное? И почему ты не звонила так долго? Я уже начала переживать. И сама как не позвоню, вас с Сашей всё дома нет.

Мирослава кивнула:

— Да, страшно стало. А переехала я только вчера, баба Надя ещё не успела тебе рассказать.

Она достала пару книжек для бабушки, коснулась рукой тетрадей, замерла в нерешительности.

— Что там у тебя? — Старушка наклонилась, чтобы заглянуть в сумку и замерла, увидев знакомые обложки. В палате воцарилось молчание — можно было услышать тихое тиканье настенных часов. Мирослава не спеша достала тетради, протянула бабушке.

— Узнала всё-таки, сама… — вздохнула Глафира Петровна, покачав головой и взяв безымянную тетрадь, погладила её по обложке. — Эх, прихватило меня, я и не успела спрятать их как следует.

— Кто в ней писал? — Мирослава наблюдала за тем, как бережно держит бабушка блок пожелтевших страниц.

— Именно в этой — твоя прабабка, моя мать.

Слова Глафиры Петровны повергли девушку в шок — подобного она точно не ожидала. В голове отчего-то сделалось пусто. Некоторое время обе они молчали, думая каждая о своём. Затем Мирослава тихо спросила:

— Она была ведьмой? И ты тоже ведьма, верно?

Глафира Петровна грустно улыбнулась:

— Да какая из меня ведьма… Так, знахарка разве что, всю жизнь только чаи целебные составляла. — Она отвернулась вдруг к окну, взгляд её сделался туманным, задумчивым. Старушка погружалась в воспоминания. — Никогда я, видит Бог, не использовала свою силу сполна. Лишь однажды…

Она замолчала, сокрушенно покачивая головой и не глядя перелистывая страницы тетради, проводя по ним рукой, словно гладила. Мирослава решилась нарушить затянувшееся молчание, достала следующую тетрадь:

— А это чьи записи?? Кто такие Поликарп и Агафья?

Глафира Петровна нахмурилась, тетрадь в руки не взяла, только отрицательно качнула головой.

— Тоже предки твои. Все у нас в роду, после Агафьи были наделены силой ведьмовской. С неё всё и началось, проклятие это…Хотя, может и раньше — теперь уж никто не сможет сказать наверняка.

Старческие пальцы судорожно сжались на старых страницах, почти сминая их. Словно борясь с собой, Глафира Петровна медленно произнесла, заглядывая в глаза девушки:

— Уезжай отсюда. И не возвращайся никогда. Мне помирать уж скоро, но ты и после того не приезжай.

— Баб, не говори так. Ты же знаешь, что я не уеду. Тем более сейчас, когда тебе плохо…

— А будет ещё хуже, с каждым днём всё хуже и хуже! Такие как я умирают долго, страшно! — Эти слова Глафира Петровна почти выкрикнула, приподнявшись в постели. — Но я не этого боюсь. Боюсь, что и тебя коснётся воля Агафьи.

— Объясни же мне нормально! — Воскликнула Мирослава, бросив тетради обратно в сумку и нервным движением застегнула «молнию». — Говоришь какими-то загадками! Как в кино прям!

— Если бы это было кино…

— Так расскажи мне! — Девушка потянулась к бабушке, ухватила её за руку в требовательном жесте. Больничное одеяло сползло и Мирослава увидела на руке Глафиры Петровны следы от многочисленных капельниц. — Что это? Почему их так много? Тебе сейчас столько капельниц требуется?

Тут вдруг бросился ей в глаза и землистый цвет лица старушки, и осунувшиеся щёки, почти фиолетовые круги под глазами, и бледные губы. За стеной своего непонимания и вопросов она и не заметила сразу ухудшившееся состояние Глафиры Петровны.

— Тебе было плохо?

— Не твоего ума дело. — Вдруг процедила старушка сквозь зубы. — Сказано тебе — уезжай! Я тебе сразу говорила, просила не приезжать. Думала одумаешься, с родителями уедешь. Так нет же — будто сами черти сюда притянули!

Мирослава оторопела, поднялась с кровати и отступила на шаг — никогда прежде она не слышала в голосе бабушки столько злости и раздражения.

— Почему ты так говоришь? — Тихо спросила она, — Почему не можешь просто рассказать о том, что происходит? Знала бы ты что я пережила за последние дни… что видела. Ты думаешь, что я не поверю твоему рассказу? Так после всего что я видела — поверю!

Глафира Петровна покачала головой:

— Я как раз этого и боюсь — что ты поверишь! Вера — она не всегда к добру. Уезжай.

— Никуда я не поеду! Сейчас я для начала найду твоего лечащего врача и спрошу о твоём состоянии. А после вернусь…

— Убирайся, я сказала! — Крикнула вдруг Глафира Петровна, сев в постели. — Уезжай домой, настырная девчонка!

На шум в палату забежала медсестра, замерла в недоумении глядя на пациентку и гостью. Мирослава, с трудом сглотнув горький ком в горле и сдержав слёзы, загнала обиду поглубже, и взглянула на бабушку:

— Я приеду позже, когда ты успокоишься и будешь готова мне всё рассказать. Главное — выздоравливай.

Развернувшись, почти выбежала из палаты и больницы, позабыв про врача. Позже вспомнила и решила, что позвонит и узнает всё по телефону. Сейчас всё равно обида не дала бы ни с кем нормально говорить. Хотелось расплакаться — никогда бабушка так с ней не разговаривала, никогда и подумать нельзя было, что однажды она вот так погонит её прочь.

Но нельзя было обижаться на Глафиру Петровну- Мирослава понимала это — ведь на её настроении сейчас сказывается и болезнь, и груз какой-то тайны, от которой она хочет защитить внучку.

Уже в автобусе Мирослава набрала номер Быковых. Саша почти сразу взял трубку и встревожился, уловив нотки горечи в голосе девушки.