– Ой, да ничего, – живо говорит она, вновь став дружелюбной и разговорчивой. – Спешить некуда – скоро приедет моя кузина, и мы тем временем можем убраться в палате». Она демонстративно поднимает пакет для продуктов, и через тонкий полиэтилен мне видно, что в нем лежат две большие упаковки дезинфицирующих салфеток.

Мы заходим в ее палату, и один из своих чемоданов она кладет на кровать, а затем говорит мне, не оборачиваясь: «Я знаю, что у тебя полно дел, – можешь спокойно идти делать свою работу, а я тут расположусь».

В коридоре я встречаю Нору, медсестру мистера Кинга. Проходя мимо меня, она подносит руку ко рту и громко шепчет: «Кандас Мур».

«Хорошие новости быстро разлетаются, я погляжу?» – говорю я.

Дыши, – говорю я сама себе. Просто дыши. Чтобы вырабатывать энергию, нашему организму нужен кислород.

Мне нужно проветрить голову, и я направляюсь к сестринскому посту. Когда люди спрашивают меня, почему я решила перестать преподавать английский, чтобы стать медсестрой, наибольшее недоумение, пожалуй, у них вызывают моменты вроде этого. Вместо того чтобы находиться в больнице и переживать по поводу размножающихся в чужих организмах бактерий и лекарствах-убийцах, я бы могла обсуждать какой-нибудь роман с заинтересованной студенческой группой. В аудитории держать все под контролем куда проще, чем в больнице, а от моей работы на кафедре английского университета Тафтса не зависели чужие жизни.

Я поднимаю глаза и вижу на сестринском посту Питера Койна. Белый халат только подчеркивает его статный вид. Он высокий и спортивного телосложения, с короткострижеными седыми волосами. Он тут же начинает шутить с нашим администратором. «Кто-то сказал, что со мной пытались связаться, но у них не было Койна (coin – монетка, каламбур), чтоб позвонить». Его улыбке сложно сопротивляться, хотя сам каламбур и ужасный. Администратор смеется, а он все не унимается, продолжая отвешивать не менее неудачные шутки. Как раз в этот момент санитары возвращают Шейлу к нам на этаж.

Ее привезли двое – блондин, с которым я уже виделась ранее, и невысокая женщина африканского происхождения с высокими скулами и длинными заплетенными волосами. У них обоих есть свои жизни, надежды, мечты, однако границы между нашими мирами редко когда нарушаются.

Каталка повернута от меня в сторону, так что Шейла меня не видит. Мельком взглянув на нее, я вижу пакет с аргатробаном, висящий на капельнице. Медсестра его отсоединила, подключив физраствор. Позже я проверю предписания в электронной системе и прослежу, чтобы интерн все отметил у себя.

Мне следует подойти к Шейле и объяснить ей, что происходит, однако вместо этого я украдкой показываю санитарам в сторону ее палаты. Я хочу, чтобы они вернули ее в кровать без моей помощи, потому что предпочитаю поговорить с ней после того, как все обсужу с Питером и вооружусь необходимой информацией.

Будь я на их месте, мне бы было неприятно понимать, что кто-то другой обладает секретной информацией относительно того, выживу я или нет, но решил ею со мной не делиться. С другой стороны, все же мне не хотелось бы, чтобы меня лишний раз пугали плохими новостями, если в них не до конца уверены.

Питер все продолжает шутить, однако я больше не могу ждать и перебиваю его: «Пойдем. Я переживаю по поводу своей пациентки».

Он перестает и смотрит на меня, тут же став серьезным. «Ее нужно положить в интенсивную терапию?»

Задумавшись ненадолго, я отвечаю: «Нет. Давление у нее в норме – состояние стабильное». Так как из-за плодящихся у нее в животе бактерий Шейле со временем будет только хуже – а больше всего мы боимся развития у нее сепсиса, – то чрезвычайно важно отслеживать ее давление. Прямо сейчас для нее хорошо, чтобы кровяное давление было нормальным или даже повышенным. Как только оно начнет падать – подобно снижению напора в садовом шланге, – мы сразу поймем, что ее состояние ухудшается.

Вместе с Питером мы направляемся в сторону палаты Шейлы. Я уже собираюсь зайти туда вместе с ним, однако студент-медик, что шел за нами следом, жестом показывает, чтобы я подошла к стоящему в коридоре компьютеру. Он хочет что-то спросить.

Ох уж эти бедные студенты. Они так усердно трудятся, чтобы поступить в мединститут, а затем попасть в больницу, однако никому нет до них дела. Частично из-за того, что никакой реальной пользы от них пока что нет – во всяком случае, на нашем этаже уж точно. Предполагается, что они должны учиться, и я уверена, что так и происходит, однако, насколько можем судить мы, медсестры, они ничего не умеют. Кроме того, в своих белых халатах, которые специально короче тех, что носят интерны, резиденты и штатные врачи, студенты мужского пола похожи на мальчиков в коротких штанишках со старинных фотографий.

Я не знаю, почему студент решил, что объяснять ему премудрости наших программ входит в мои обязанности, и обычно я охотно иду навстречу, но только прямо сейчас момент совсем неудачный. Я сжимаю свои губы, стараясь сдержать раздражение, после чего стараюсь изо всех сил придать своему лицу нейтрально-любезное выражение. Пускай сейчас он ничего и не смыслит, однако в один прекрасный день станет полностью состоявшимся врачом, и мне хотелось бы дать ему понять, что с медсестрами можно и нужно дружить.

Он хочет, чтобы я объяснила ему две мелочи: как смотреть результаты анализов, а также где найти отчет радиолога по Шейле. Господи, они что, совсем ничему не учат студентов, прежде чем отправить их на практику в больницу? Всего через пару лет они станут резидентами, практикующими медицину на настоящих пациентах, однако такое ощущение, что до тех пор никто не собирается им сказать даже, где находятся туалеты.

Несмотря на свою явную нервозность, этот парень довольно милый. Получив ответы на свои вопросы, он направляется в палату Шейлы, и я иду следом за ним, как вдруг мой телефон звонит. Это Люси, фельдшер – она хочет предоставить мне самую последнюю информацию по поводу выписки Дороти. Нужно скорректировать дозировки кое-каких ее препаратов, так что это займет немного больше времени, чем предполагалось.

«Хорошо», – я кладу трубку и подхожу к двери, однако мой телефон снова звонит.

«Это Трэйс Хэмптон, сын Ричарда Хэмптона». У него приятный и четкий голос, и он просит меня не начинать давать его отцу ритуксан, пока он сам не приедет в районе трех. Я смотрю на часы – одиннадцать утра. С учетом того, что предписание составлено пока не было, с этим не должно возникнуть проблем.

«Хорошо», – говорю я ему.

Затем телефон звонит снова. Это интерн Шейлы, та девушка с длинными волосами с пробором посередине, что улыбнулась мне, чтобы дать понять, что мы с ней на одной стороне.

– Что происходит? Никто ничего мне не сказал.

– Хирургическая бригада уже на месте, – объясняю я ей. – И я отсоединила капельницу с аргатробаном. Больше у меня никакой информации нет – ну разве что о том, что мы не будем переводить ее в интенсивную терапию.