Дальше стало происходить что-то непотребное. Из подвала комендатуры немцы начали выгонять избитых людей в нательном белье. С ними не церемонились, били прикладами, пинали ногами. Если кто-то сопротивлялся, то налетала целая стая, била смертным боем. Несчастные стояли, держась кучкой, их было десятка полтора. Алексей похолодел. Не всех красноармейцев уничтожили во время штурма. Малую часть взяли в плен, а сейчас собрались показательно ликвидировать, чтобы преподать запуганному населению наглядный урок! Автоматчики обступили людей в исподнем, подталкивая к стене здания, орали и приказывали повернуться спиной. Но пленные не хотели смотреть в стенку, вставали лицом к людям. Их били, но они продолжали поворачиваться. «Черт с ними! — крикнул офицер. — Хотят видеть — пусть видят!» Надрывался неугомонный «тушкан»: «Эти люди воевали против германской армии и за это будут наказаны! Так случится с каждым, кто поднимает руку на немецких солдат! Смерть жидам и большевистской заразе!» Пленные стояли ломаной шеренгой, исподлобья смотрели на отделение автоматчиков, занимающее «расстрельную» позицию. У кого-то подкашивались ноги, их держали товарищи. Алексей узнавал лица, он видел их вчера на этой же площади. Бойцы комендантской роты, попавшие в ловушку. В центре шеренги стоял капитан Несмелов. Из него старательно выбивали дух, но так и не выбили. Лицо превратилось в заплывшую сливу, глаза — в еле различимые щелочки. Ему было больно, но он держался прямо. Глаза капитана скользили по толпе, словно он искал в ней кого-то знакомого, торопился найти, пока жив. «Тушканчик» продолжал орать: «Если кто-то не хочет умирать за жидо-комиссаров, загнавших Россию в нищету и деспотизм, если кто-то хочет послужить Великой Германии, которая щедро оценит их заслуги, — пусть выйдет из строя на два шага! Его немедленно напоят, накормят, предоставят безвозмездную медицинскую помощь!»

Легкое волнение пробежало по шеренге приговоренных к расстрелу. Кое-кто заколебался, но вперед не вышел никто. Выйти — значит обрести позор в глазах товарищей (которых через минуту все равно не будет). Их не так воспитали, это неприемлемо…

В этот момент взгляд Несмелова зафиксировался на Алексее. Макаров не ошибся — несостоявшийся комендант советского гарнизона смотрел именно на него. Тень пробежала по лицу Несмелова. Он шевельнулся, сглотнул, как-то нервно передернул плечами. Стали шире глаза-щелки. Он узнал капитана контрразведки! Почти невероятно, но так оно и было! Алексей почувствовал, как краска отливает от лица. Он кивнул, незаметно для окружающих, но понятно для коменданта. Несмелов, помедлив, тоже кивнул. Ясно, что «смершевец» не трус, не предатель, скрывается, как может…

— Фойер! — гавкнул унтер-офицер. Шквал огня обрушился на горстку красноармейцев, и они падали, отброшенные к стене. Раненых добивали, избавляя от мучений. Несколько секунд — и пятнадцать душ, сбросив телесные оболочки, устремились к небесам…

Люди пятились, кто-то судорожно крестился. Надрывно плакал ребенок. Автоматчики невозмутимо брали «МР-40» на ремень. Капитан вермахта стоял лицом к толпе, глаза лихорадочно бегали по лицам. У этого демона были хорошо развиты наблюдательность с интуицией! Алексей невольно попятился, глазки офицера пробежали мимо него. Потом вернулись, остановившись… Брови офицера взлетели, как рука в нацистском приветствии. Он еще колебался, испытывал неуверенность… Алексей продолжал пятиться за чью-то спину. Он тоже узнал этого гауптмана. Офицер командовал группой, штурмовавшей дом, где засели оперативники «Смерша». Возможно, с огорода и разглядел лицо убежавшего контрразведчика, зафиксировал в памяти…

Алексей оступился, невольно толкнул кого-то. И еще один взгляд, совсем рядом! Женщина смотрела весьма странно, предвзято, именно на него, а не на кого-то другого, словно знала, кто он такой. Он уже встречался вчера с этим взглядом на этой же площади. Дама та же самая — невысокая, в платочке, с тонким скуластым лицом. Только обстоятельства при этом были другие! Вчера он не должен был куда-то бежать, спасаться… На женские взгляды он плевать хотел! Люди смыкались, заслоняли его от глазастого офицера. Женщина в платочке осталась где-то сбоку, она не собиралась его задерживать. Сердце колотилось. Толпа пришла в движение, волнение немцев передавалось людям. «Никому не уходить с площади! — надрывался тем временем «тушканчик». — Всякий, кто попытается уйти, будет расстрелян!» Кто-то для острастки пальнул в воздух. Люди закричали, начинали метаться.

Алексей уже не хромал, стащил с носа очки, растоптал их, выбрался из толпы и припустил к бывшему зданию милиции, за которым находился нужный переулок. Дерево, поваленное взрывом, разбитое крыльцо… Из переулка выбежали двое с погонами ефрейторов, они вертели головами, передергивали затворы.

— Хальт! — заорал пухлогубый вояка, вскидывая ствол. Он бы выстрелил с перепуга, но капитан контрразведки был уже в родной стихии: лезвие ножа дважды перевернулось в воздухе, вошло в грудь, прошив нашивку на правой стороне: орла Третьего рейха, вцепившегося когтями в свастику. Солдат согнулся пополам, выпустил автомат, повалился на забор и, схватившись за рукоятку, выдернул из себя нож. Это оказалось ошибкой: кровь брызнула, как из брандспойта. Стегнула очередь, но Алексей ушел от нее, упав на бок. Взмах тростью, она нарисовала петлю в воздухе, и тяжелый набалдашник огрел по скуле второго ефрейтора. Тот рухнул, взмахнув руками, схватился за разбитую кость. А ведь капитан чувствовал, что рано или поздно эта «тросточка» пригодится! В запасе оставались жалкие секунды. В переулке никого, а вот сзади… Он схватил валяющийся на щебенке автомат, побежал, пригнувшись, затем распластался в траве и пополз под прикрытие бревенчатого сруба колодца. Целая ватага солдат выбежала в переулок. Не видя противника, они помчались вперед. Слепыми надо быть, чтобы пробежать и не заметить! Он начал стрелять, уперев магазин в землю. До чего же неудобная «стрелялка»! Автомат вибрировал. Для эффектного огня надо упор раскладывать, но когда с таким дефицитом времени? В один присест Алексей выпустил весь магазин. Трое попадали, изрешеченные пулями, — молодые, вихрастые, белобрысые, так и не успевшие раскаяться, что пришли с войной в чужую страну… Четвертый был ранен, катался по земле, путаясь у выживших под ногами. Несколько человек залегли под забором, стали огрызаться короткими очередями. Алексей выхватил «ТТ», стиснул его обеими руками, стал ждать. Согласно уставу, стрелять из пистолета в Красной Армии полагалось с вытянутой правой руки, повернувшись боком. Но однажды он обнаружил, что с двух рук удобнее — выше кучность, точность попадания, отдача менее чувствительна. Еще бы свой корпус не подставлять врагу во всей красе…

Он дождался: поднялись два солдата, припустили по переулку. Один залег через несколько шагов, другой решил переплюнуть товарища и получил пулю в бок. Вопли раненого огласили переулок. Показалась рука, сделала замах, отправляя в полет «колотушку». Алексей покатился за колодец. Взрывом тряхнуло маленький бревенчатый сруб, но даже уши не заложило. Он уже предчувствовал, как валят фашисты в дыму! Ему же этот дым — неплохое подспорье. Он поднялся на колени, пробрался через пролом в ограде, обнаружив себя в дебрях полыни и крапивы. За растительностью ветхий сарай, пристройка с летней кухней. Испуганно ахнула женщина, заскрипели половицы. Он промчался мимо кухни, не без юмора отметив, что из трубы вьется сизый дымок (война войной, а кушать людям надо), кинулся за поленницу с дровами. Еще один рывок — за угол дома, в какой-то боковой проулок, не имеющий выхода на Подъемную улицу. Но, по ощущениям, эта улица была где-то близко. Он бежал, катился, перепрыгивал через препятствия, углубляясь в дебри частного сектора. Несколько раз нелогично менял направление, крушил ограду. На него с тоской смотрели какие-то люди, не все в этот час ушли на площадь.