Офицер что-то бросил мотоциклисту. Тот захлопнул крышку багажника, используемую как хранилище инструментов, повернул ключ в замке зажигания. Двигатель работал ровно, без пробуксовок. Офицер удовлетворенно кивнул. Одобрительно крякнул гуляющий по опушке обер-гренадер. Все трое рассаживались, когда за их спинами выросла фигура! Они не слышали за треском мотора, как кто-то подбегает. Два выстрела из «ТТ» — больше и не надо. Мотоциклист уткнулся лицом в руль, сидящий сзади повалился на сослуживца. Офицер, гнездящийся в коляске, резко повернулся, холеное лицо исказилось от страха. Он начал подниматься — искривленный позвоночник свела судорога. Стрелять (то есть «портить шкурку») не хотелось. Багажник на закорках оставался открытым, Алексей выхватил из него тяжелый гаечный ключ, шарахнул плоской гранью по виску. Офицер издал неприличный звук и потерял сознание. Ноги стали разъезжаться. Алексей подхватил его, пристроил вниз головой поперек люльки, забрал автомат, а сам стал пятиться за приземистую, расползшуюся по оврагу лещину. Он лежал за ней, наблюдал. Трое на втором мотоцикле где-то здесь, они не могут покинуть территорию без приказа, вряд ли у них есть рация. Терпения не хватало, местность за дорогой, прилегающая к фабрике, не подавала признаков жизни. Играют с ним, что ли? Он вскинул руку с часами. День неторопливо тащился, скоро три часа пополудни. Слишком многое вместил в себя этот день, а результатов бурной деятельности как не было, так и нет. Мертвые солдаты «паровозиком» сидели на мотоцикле. Тот, что сзади, доверчиво положил голову на спину «пилота». С этими все было ясно. Внезапно офицер застонал, сполз с люльки, сел на землю, привалившись к ней спиной, открыл мутные глаза и начал ощупывать пострадавшую голову. Последняя плохо соображала, он не понимал, что происходит. Но рука машинально потянулась к кобуре, впрочем, упала, сил извлечь пистолет не хватило. Он попытался подняться, снова схватился за край коляски. Пришлось Алексею снова пуститься в путь. Офицер услышал шаги, обернулся, снова потянувшись к кобуре. Алексей ускорился и сильно ударил его во второй висок. Офицер повалился, как набитое песком чучело. Округа, как ни странно, безмолвствовала. Далее Макаров работал быстро. Стащил солдат с мотоцикла, у одного позаимствовал пару запасных магазинов к автомату, с другого снял походный ранец, вытряхнул содержимое в траву, а ранец надел на себя. Схватил офицера за шиворот, поволок за лещину. Пока тащил, тот опять начал издавать какие-то звуки. Он аккуратно спустил его вниз, чтобы не испачкать мундир, забрал пистолет и, вскарабкавшись наверх, распластался за лещиной. Терзало неясное беспокойство. Но фабричный забор за опушкой помалкивал. Он терпеливо выждал несколько минут, потом снова скатился вниз. Обер-лейтенант стоял на четвереньках, смотрел на него мутным взором. Кобуру он уже проверил и не обнаружил в ней «парабеллума».

— Кто ты такой, черт тебя подери? — прохрипел он по-немецки. — Что ты хочешь?

— Я много чего хочу, — усмехнулся Алексей. Язык Гёте, Шиллера и Йозефа Геббельса он знал почти в совершенстве. Хотел он действительно многого: мира во всем мире, чтобы Германия поскорее загнулась и советские люди перестали гибнуть (а также всех погибших вернуть обратно), чтобы в Советской стране воцарились мир и справедливость без всяких репрессий, перегибов и «головокружений от успехов». Имелось и «узкое» пожелание: выловить в ручье золотую рыбку и упросить ее сделать так, чтобы гитлеровцы не спешили с вывозом архивов. — Но ты о моих желаниях уже не узнаешь, господин обер-лейтенант.

Он ударил офицера в горло — жестко, не оставляя никакого шанса. Тот захлебнулся, испустил дух. Несколько минут ушло на то, чтобы снять с него одежду. Алексей аккуратно свернул галифе, китель, уложил в ранец, сверху пристроил ремень с кобурой, фуражку, пришлось помять горделиво выпяченную тулью. Места для сапог уже не осталось. Он примерил, оказались впору, даже чуть великоваты. Решил оставить себе. После этого с любопытством повертел офицерское удостоверение: обер-лейтенант Теодор Вальтман, 31 год, 49-й отдельный мотопехотный батальон сил специального назначения. «Податель сего» был мертв и уже начал синеть. Ох, уж эта неистребимая привычка все доводить до конца… Он взял мертвеца за лодыжки, потащил за изгиб лощины, где забросал сухой листвой и ветками. Видимо, так увлекся, что ослабил внимание…

А через кустарник уже ломились трое солдат с каменными лицами! Нарисовались, мать их за душу! Что не давало это сделать раньше? Возможно, подвела «глухая» зона — необычная акустика в этой покатой лощине, и они на фабрике просто ни черта не слышали. Все обшарили, задались вопросом: а где остальные с господином обер-лейтенантом? Отправились искать…

Алексей попятился. Поздно, его заметили! Очередь простучала над головой, хорошо, что успел присесть и не выскочил на открытое пространство! Он полоснул, кувыркнулся обратно за лещину — наполовину висел в овраге, а верхняя половина туловища оставалась еще за деревом. Его позицию засекли. Пули срезали ветки перед носом, земля полетела в глаза. Прицелиться было невозможно. Бежать? Нельзя, поднимется тревога, пойдут облавой, на объекте объявят повышенную готовность. Он усиленно моргал, ловил мишени в прицел. Солдаты ползли, стреляя короткими очередями, не давали поднять голову. Один перебежал за дерево, сел там на колени. Тот, что по центру, прыжками бросился к мотоциклу. Алексей выстрелил, но тот уже скорчился за грудой железа и выкрикивал: «Вайсман, зайти справа! Абель — левый фланг!» Из-за мотоцикла вылетела граната, понеслась к орешнику. Алексей заерзал, сполз вниз и покатился на дно лощины, собирая камни и маты. Взрывом разодрало мощный куст, треснул ствол. Осыпь вперемешку с ветками и стеблями покатилась вслед за ним, но он рывком подался прочь, лишь чудом не угодив под завал. И припустил влево — туда, где спрятал обер-лейтенанта. Бежалось тяжело, трясся ранец за спиной. Пять секунд на отдых, хотелось бы больше, но раз такое дело… Вся надежда была на то, что побегут к оврагу, посчитав его убитым или заваленным. Он рвался наперерез, сжимая автомат. Обернулся солдат, идущий по левому флангу, — он приближался к оврагу и услышал треск слева от себя… Свинец разорвал китель, он заорал, как подорванный — страшно не хотел отправляться в страну мертвых, потом захлебнулся кровью, затих. Нападение было быстрым, немцы не ожидали. Они привыкли действовать размеренно, вдумчиво, а тут такая свистопляска… Оба залегли на краю лощины, а Алексей прыжками несся к мотоциклу, выплюнул очередь, прежде чем упасть. Приподнялся, руку в багажник, нащупал какую-то стальную муфту, издал заупокойный вопль и швырнул ее как гранату!

И ведь попались на удочку! Оба закричали от страха, не разобрались. Алексей подлетел, стал стегать из автомата. Те отвечали, один стоял на коленях в орешнике, другой метался правее, захваченный врасплох. Оба били, не целясь, абы куда, а он целился! Тот, что справа, продолжал орать — уже со свинцом в груди, даже палец пристыл к спусковому крючку — автомат трясся, пока не опустел весь магазин. Второму пуля попала в каску, он повалился навзничь, раскинув руки.

Алексей облегченно вздохнул, неземные какие-то нагрузки… Состояние отвратительное, словно оброс избыточной массой, ноги еле волочились. Он чувствовал себя средневековым рыцарем в доспехах, слезшим с лошади… Подошел к последнему, чтобы добить. Обер-гренадер лежал, оскалившись, разбросав конечности. В автомате было пусто, он передернул затвор — все равно пусто. Экая досада! Хотел нагнуться, чтобы забрать автомат и добить врага его же оружием, но тот вдруг распахнул глаза! Мускулистый светловолосый молодчик лет двадцати семи. Глаза навыкат, бледный, как призрак. Каска слетела с головы, волосы, мокрые от пота, стояли дыбом. Он рявкнул что-то гортанное, схватил Алексея за руку. И ведь вывел, паршивец, из равновесия! Не успел опомниться, как немец схватил его за ворот второй рукой, в мускулистых лапах таилась невероятная сила! Ноги потеряли опору, завертелась земля, он куда-то падал… Почему все так плохо? Расслабился, «доверился» фашисту… Туша орущего обер-гренадера придавила его к земле, стальные лапы сжимали горло. Немец хрипел, злорадно скалился, сжимая удавку. Растерянность, какой-то безумный страх, неужели вот так все кончится?! Алексей извивался, пытался ударить его ногой, но нижние конечности противника его блокировали. Дышать было нечем, голова разрывалась, бешеные круги плясали перед глазами. Он схватился за волосы на затылке фашиста, рвал их, тянул от себя. Но сила в пальцах уже была не та, он постепенно слабел. Выдавить глаза тоже не получилось. Последняя попытка — дотянуться до пистолета — тоже провалилась, мешала туша, полностью его накрывшая…