— Почему вы так откровенны со мной?

— Не люблю врать, хотя делала это часто. Могу я сейчас позволить быть сама собой и говорить то, что думаю?

— Ну, в общем, да.

— Потому что надоело. Так бывает. Копится, копится соль в растворе — и раз, выпадает в осадок. Можешь считать, что я тоже «выпала в осадок».

— А вы никогда не пытались изменить жизнь? Вы такая красивая!

— Попытки могли приравняться к расстрелу.

— Он не хотел вас отпускать?

— Я никуда не собиралась уходить, но я знаю, что ему бы это не понравилось. Володя был самолюбивым человеком, да и потом, я приложила столько усилий, чтобы стать его женой. В общем, в демонстрациях не было смысла. Мы понимали друг друга и, несмотря ни на что, были близкими людьми.

Вера вдруг вспомнила, как муж кричал на нее, когда заболела маленькая Аня.

— Ты что, не видела, что у ребенка ангина?!

Она оправдывалась как могла, вызвала врача, брызгала дочке в горло лекарством, давала жаропонижающее, а он не разговаривал с ней целую неделю, потому что она совершила страшный, по его мнению, поступок, не уследила за дочкой.

— Он был хорошим отцом, — сказала Вера.

— Вы уже говорили об этом.

— Да, я помню.

Вера помнила и другое: когда муж приходил поздно вечером и от него не пахло, нет, от него несло сладковатыми женскими духами, от одежды и волос.

— Что надо? — нетрезвым голосом спрашивал Володя.

— У тебя все нормально? — У жены был традиционный вопрос.

— У меня все зашибись.

— У меня аллергия на женские духи, которыми ты пропах.

— А мне плевать. — Он умел обижать.

Яценко делал ей невыносимо больно, когда разговаривал так, как будто она была предметом домашнего интерьера: стулом или люстрой.

Вера Михайловна подумала, что обо всем остальном девочке в дешевой китайской кофте знать необязательно. Разве может она понять то, что творилось в Вериной душе? Но и сейчас, когда в доме пустота и никто не закричит из прихожей: «Это я, Вера», — ее душа неспокойна. Она сама выбрала Володю, и претензии предъявлять нужно только к себе.

— Я и так сказала тебе много лишнего.

— Я обещаю, что не буду использовать ваши откровения в статье. Большое спасибо, это поможет мне понять его образ. Вера Михайловна, вы тоже хотели у меня что-то спросить…

— Надеюсь, он не мучился перед смертью?

— Все произошло очень быстро, я думаю, что нет.

Юлька вышла из коттеджа по ухоженной плиточной дорожке, и все вокруг было так правильно: подстрижено, вымощено, устроено и организовано, что радовался глаз. Но сердце, сердце саднило от встречи, потому что в этом роскошном доме не было главного — любви. А вот материала для исследований у Юли теперь много.

Иван Кочетов не любил столицу, пафосную и высокомерную, презирающую людей и загоняющую их в толпы. Конечно, здесь было красиво, но людской поток омывал улицы, площади и бульвары, и побыть наедине с этой великой красотой не представлялось возможным.

«Как я буду работать здесь, когда переведусь? Жена тоскует по столице, ей, видите ли, культурных мероприятий не хватает, засыхает она без культуры в Сибири. Тоже мне, театралка, Добролюбова от Добронравова не отличит».

Иван Николаевич свернул на Петровку и задержался. В каждый свой приезд он останавливался вот так, на несколько минут, чтобы полюбоваться величественным зданием усадьбы графа Воронцова, где обрела нынешнее жилище Генеральная прокуратура. В летящих в небо колоннах была строгость композиции, простота, понятность, и олицетворяли они сегодня не графское благополучие, а прокурорские непредвзятость и независимость от других ветвей власти.

— Иван Николаевич, с приездом! — Старый приятель Алексей Петрович Герасименко его обнял. Он был в штатском и не переставал вытирать пот с лица.

— Жара нынче стоит невозможная.

— Да у нас лето тоже хорошее выдалось, помидоры на даче знаешь какие зреют!

— Ты, Иван Николаевич, брось свои помидоры, у нас есть дела поважнее. Убийство Яценко на контроле там. — Он показал пальцем вверх. — Сроки продлили, а что толку? Версии одна слабей другой.

— Ты думаешь, я на даче этим летом был? Ошибаешься, это жена про помидоры сказала. Проверка финансовая в «Орбитальной группировке» заканчивается, скажу, что вопросы есть, в том числе и по кредитам, но такого, чтобы лишить Яценко жизни, — нет.

— Есть, Иван, есть, не зря выстрел был. Завтра встречаешься со специалистами из Космического управления, изучишь документы, а сегодня жду на ужин домой. Жена плов приготовит, бутылочку красного я купил. Водка в такую жару не полезет.

— Алексей, пробей мне одного человечка по московской базе. Жену гения российской космической отрасли Лидию Ивановну Гладкову. Хочу наведаться к ней, поговорить о прошлом Яценко. Если он так дружил с Учителем, она должна его помнить. Может, ниточки его убийства идут из былого.

— Ты думаешь, она что-то может знать? Она жива еще?

— Вот и прошу тебя узнать, жива она или нет, если умерла, кто из родственников остался. Алексей, ты же знаешь, что в нашем деле и прошлое иногда приходит к настоящему и берет его за горло, да так цепко, что не отвертишься.

— Иван, ты мне скажи, чем история закончилась с прослушкой?

— Ничем. Выгнал своего помощника с работы. Знаю, что работа Вороткина, а доказательств нет. Сначала взбеленился, а потом решил плюнуть, все равно ведь к осени сюда переезжать. Иногда надо принципами поступаться.

— Ты? Не поверю! Ты пересолишь, да выхлебаешь! Ты без компромиссов, Иван! Получается, что мы, прокурорские, сами за себя постоять не можем. Ты ведь прогремел почти на всю Россию, одно время в Интернете новость про тебя была самой читаемой.

Пока они пили кофе, секретарь положила Герасименко на стол адрес.

— Ну вот, нашлась твоя дама. Телефон домашний есть, позвонить можно.

— Сотового почему нет? Тоже мне, Генеральная прокуратура называется. На Горбушке телефонная база спокойно продается.

— Мы закон обязаны соблюдать. — Алексей Петрович хитро улыбнулся. — Машину дать?

— Не откажусь!

Кочетов спускался по высокой лестнице. Прокурорские работники то и дело сновали туда-сюда, и у каждого были в руках толстые папки. Вдруг рядом с ним такая папка упала на ступеньку, листочки разлетелись по лестнице, и женщина бросилась их собирать. Иван Николаевич наклонился, подобрал несколько бумажек и протянул женщине.

— Спасибо. — Она была расстроена. Кочетов вдруг увидел перед собой знакомые и когда-то так любимые «простоквашные» глаза, что сначала не поверил. Этого не могло быть по определению. Невозможно! Она давно стала для него фата-морганой, призраком, миражом, его несбыточным желанием. Перед ним стояла Элька. Она была такая красивая, что у него зажгло внутри.