Почему же ему не все равно, а?! Почему так дерет душу?!

Потому что он все еще любит ее! Любит всем сердцем, любит всей душой, и так ему мерзко без нее, что…

Мельников часто заморгал, сам себе объясняя, что глаза заслезились от дыма. Ткнул окурок в пепельницу и пошел из кухни. Надо было позвонить Володину, спросить о новостях.

Он знал, что новостей нет, но позвонить хотел. Вдруг тот замотался и забыл оповестить его?

— Ты чего, Валер? — Володин шумно дышал в трубку.

— Просто… — Мельников притворно зевнул. — Мало ли, думаю, может, ты скучаешь без меня.

— Я без тебя бегаю, дружище.

— Бегаешь? Куда?

— Не куда, а для чего! — фыркнул Володин и задышал еще тяжелее.

— И для чего?

— Для того, чтобы стать стройным. Уф… Щас, погоди, остановлюсь, отдышусь. — Какое-то время в трубке было слышно лишь вдохи, выдохи, потом Володин смачно сплюнул и пояснил: — Врач сказал, что если десять килограмм не сброшу, то до инсульта мне рукой подать. И самое главное, пиво запретил, прикинь!

— Убийца, — грустно пошутил Мельников, покосившись на свой плоский живот.

С чем у него никогда не было проблем, так это с лишним весом. Он мог есть, мог не есть, вес оставался на одном уровне. Володин с Олей ему беззлобно завидовали.

— Все, отдышался, — проговорил Володин. — К подъезду подхожу. Сразу скажу, что к своему, к тебе не приеду, не проси. Сейчас водные процедуры, потом дыхательная гимнастика и здоровый сон.

— Ишь, ты! Жениться, что ли, собрался?

— Нет, пожить подольше.

У Володина запищал сигнал на подъездной двери, потом дверь с грохотом за ним закрылась, через несколько его шумных шагов загремела дверца почтового ящика.

— А почты-то, а почты, — пыхтел его друг, выгребая корреспонденцию из узкой щели почтового ящичка. — Вот ведь не нужен никому, а все что-то шлют мне, шлют… Ты вообще, чего звонишь-то, дружище?

— Да так.

— Может, я тебя наберу из квартиры? А то я тут половину конвертов по полу рассыпал.

— Валяй! — разрешил Мельников с грустным смешком.

Он не стал спрашивать его про Олю. Раз друг бегает трусцой и помалкивает, значит, ничего нового нет. Валера прошел в комнату, упал на диван, положил рядом с собой телефон, уставился отсутствующим взглядом за окно.

За стеклом висел ярко-голубой квадрат неба без намека на облака. Конец июня, конец дня, а жара полуденная и не спадает. Остро захотелось грозы и дождя. Чтобы молотили тяжелые капли по подоконнику, стучали распахнутые порывистым ветром форточки, чтобы воздух наполнился свежестью и прохладой.

Но он тут же вздрогнул, подтянув колени к животу.

Нельзя дождя! Нельзя грозы! Каждая новая жертва серийного убийцы, за которым они давно и безуспешно охотились, появлялась наутро после непогоды. Поначалу на это не обратили внимания, но после четвертой жертвы все наполнилось зловещим смыслом, и хотя они с Володиным пока не доложили никому о своих соображениях, для себя по умолчанию решили, что эта мразь отлавливает зазевавшихся девчонок в дождь.

Кажется, он задремал. Ему даже что-то приснилось: темное и тревожное. Он мучительно размышлял в этой неприятной дреме, был очень сосредоточен и серьезен и едва не пропустил звонок от Володина.

— Алло, — просипел Мельников в трубку. — Чего ты, брат?

Тут же взгляд его уперся в оконный проем. Небо нахлобучилось сизыми облаками, простреливаемое грозовыми сполохами. Дождь все-таки будет.

— Ты дома? — спросил, замешкавшись, Володин.

— Да, задремал чего-то. — Он протяжно зевнул, потер глаза. Тут же сказал со значением: — Видал? Гроза собирается.

— Поел? — вдруг спросил зачем-то Володин голосом сердобольной старшей сестрицы.

— Да, — и, слыша его недоверчивое хмыканье, проговорил убедительно: — Честно, поел! Пришлось, в животе такой гвалт поднялся, что телевизор заглушил.

— Понятно… Ты это, Валер, приехал бы ко мне, — каким-то странным опекающим тоном попросил вдруг Володин.

— Что случилось?! — Он сразу напрягся, покосился на окно, по стеклу поползли толстые струи дождя.

— Да ничего, господи! Чего сразу что-то должно случиться? — Он принужденно засмеялся. — Может, пивка захватишь?

— Тебе же нельзя. Лишний вес, давление и все такое.

Мельников выдохнул с облегчением. Кажется, друг просто перестарался на пробежке, теперь мается от ноющих мышц и суставов. Вот и зовет его к себе пригубить по паре стаканчиков «обезболивающего». В одиночку пить Володин ненавидел.

— Ладно, приезжай, — совсем тихо попросил Володин. — Только скорее…

Мельников жал кнопки его домофона уже через пятнадцать минут. Успел даже пива прихватить с рыбой на углу в торговом павильоне. Мало ли, вдруг у новоявленного спортсмена, кроме желания, ничего в холодильнике не имеется.

Володин с мокрой после душа головой и полотенцем через шею встретил его в одних спортивных трусах у порога. И зачем-то сразу полез обниматься.

— Чего это ты расчувствовался? — отпихнул его от себя Мельников, стащил мокасины, погремел пакетом. — Я все взял.

— У меня все есть. — Володин отвернулся и тяжело пошел в кухню.

На столе стояла трехлитровая банка пива. Два высоких стакана. Селедочница с крупными кусками малосольной форели. Тарелка с хлебом и рядом с ней лежал большой белый конверт без адреса и марок. Конверт, судя по объемно вздувшимся бокам, имел содержимое. И, видимо, из-за этого содержимого Володин его и вызвал.

— Что там? — ткнул пальцем в конверт Мельников, бросая пакет с пивом и рыбой на пол у двери. — Из-за этого весь кипиш?

Володин молча кивнул и полез в спасительную брешь между холодильником и столом. Он всегда там сидел, когда сильно волновался. На старом колченогом стуле, с выстеленным байковым одеялом сиденьем. Он был старым, скрипучим, растрескавшимся, давно и мучительно просившимся на свалку, но Володин его не выбрасывал.

— Люблю эту рухлядь, — признавался он другу с застенчивой улыбкой. — Она напоминает мне о бабкином бараке, где я провел раннее детство. Как же мне там было здорово! Полная воля, никакой ответственности. А любви, брат, сколько! Я купался в любви и заботе! Помню, бабка пошлет меня, шестилетнего, в ларек за сигаретами…

Историй про бабку у Володина было множество. Одна интереснее другой. В какие-то Мельников верил, в какие-то нет. Но точно верил, что бабку друг обожал. Погибла та в пожаре, когда какой-то умник поджег их деревянный барак, из которого кучка настырных стариков не пожелала выезжать. Володин тогда давно вырос и жил один. Все, что осталось от нее, это старый стул, который она успела выбросить в разлетевшееся от жара окно.

— Что там? Фотографии?! — Мельников сел напротив друга, боясь протянуть руку к конверту. Дождался, когда Володин кивнет. — Оля?