Тогда в страну прибыл «болван», обычный полковник из политуправления ГРУ, направленный, по официальной версии, «для ознакомления с вероятным театром военных действий», донельзя напуганный возможной слежкой, с задачей просто поездить по столице и оглядеться. И, конечно же, представить подробный отчет по возвращении.

Когда этот персонаж в колом сидящем на его исконно военной фигуре гражданском костюме, черных очках на носу в дождь («а для конспирации…») или поднятом воротнике плаща в солнечный день и надвинутой на нос шляпе производства братской ГДР начала шестидесятых («чтобы в глаза не бросаться») появился на улицах города… А потом еще, вспомнив о возможной слежке, начал через каждые пять шагов завязывать шнурки на туфлях без шнурков, любоваться своим отражением в витринах и откалывать другие номера из репертуара цирка лилипутов… Что, вы полагаете, подумали местные контрразведчики? Правильно, они решили, что из Союза прибыл супершпион для проведения супероперации! И бросили на работу с ним буквально все имеющиеся в наличии силы и средства, на некоторое время оставив без внимания всех остальных рыцарей плаща и кинжала из страны победившего социализма. Предоставленные сами себе, те оттянулись по полной: встретились с агентурой, пообщались с кем надо через тайники и еще даже наработали заделы на будущее.

Самое интересное во всей этой истории было то, что по возвращении на Родину бравый политрук отметил в своем отчете полное отсутствие какого-либо интереса к своей персоне со стороны местных спецорганов. Помнится, один из столпов ГРУ так хохотал, читая этот шедевр оперативной мысли, что у него вылетела изо рта вставная челюсть.

Этот трюк по мере необходимости повторили еще несколько раз, пока на той стороне не поняли, что русские, которых они по простоте душевной считали не шибко умными, просто над ними издеваются.

Так вот, идею с «болваном» придумал лично Павел Константинович Толмачев, известный в нашей конторе под прозвищем Юнга, данным за искреннюю и безграничную преданность своему шефу, сухопутному адмиралу, страдающему от качки даже в ванне. А тот ее беззастенчиво спер, немного подработал и выдал наверх как плод собственных раздумий о наболевшем. Недаром же нашего Андрея Степановича вся управа совершенно по делу звала Барином. Помнится, тогда его даже наградили.

А вот теперь Паша Толмачев от души отыгрался, разбросав тут и там целый выводок «болванов» и «болванчиков», включая нас со Степанычем.

— Поздравляю, ваше превосходительство, ваш юнга обул вас как божью старушку, да и меня тоже.

— Что ты имеешь в виду, Стас?

— Да то, что это не он у вашего шефа на побегушках, а тот, вместе со своим лондонским бойфрендом и подельником. Вот, ознакомьтесь на досуге. — Я протянул обалдевшему собеседнику диск. — Завтра будет новая информация, заодно все сразу и обсудим.

— Я немедленно звоню Петру Николаевичу, нужно все срочно ему доложить, — и потянулся к лежащему на столе телефону.

— Полагаю, — дочурка резво перехватила трубку буквально из-под носа у папы, — Петр Николаевич уже обо всем проинформирован.

Браво, Даша, признаюсь, не ожидал.

— В общих чертах да, — скромно признался я.

— А почему я ничего не знал, Стас?

— А он тебе не верил, папка. Думаешь, он просто так к тебе на ночь глядя заявился? Станислав, скажите, пожалуйста, у вас паяльник с собой или папиным собирались воспользоваться?

— Ну зачем же так? — засмущался я. Вот ведьма! — Просто заглянул поболтать о том о сем.

— Ладно, пап, ты тут поработай, а мы поехали. Явки и пароли уточним завтра в рабочем порядке. Адью. — Она чмокнула пребывающего в ступоре родителя в щеку, буквально сгребла меня в охапку и потащила на выход.

В машине я было достал свою антиподслушку, но Даша указала мизинчиком на висящую на ветровом стекле забавную игрушку, черного с белой грудкой песика, нажала на его черный блестящий носик, и в собачьих глазах загорелись зеленые огоньки.

— Вы так меня ни в чем таком за все время не заподозрили, Стас?

— Почему же ни в чем. Я сразу понял, что никакая вы не черноглазая жгучая брюнетка.

— Это еще почему? — она даже слегка обиделась. — Знали бы вы, где мне волосы красили и сколько линзы стоят!

— Тогда нужно было еще и волоски на руках подтенить. У брюнеток они совершенно другие, — я не стал огорчать даму тем, что когда целовал ее за ушком в нашу первую встречу, то сразу же уловил подвох. Поверьте, брюнетки пахнут совершенно иначе… — И потом, не в этом дело. Я-то, дурак, решил, что вы — пассия шефа, а потом тот «клопик»…

— А это мне папка сказал, — рассмеялась она. — Чтобы служба медом не казалась. А что касается моего дорогого шефа, то вы наверняка уже знаете, что из Пенелопы Круз и Энрике Иглесиаса он наверняка выберет красавчика Энрике.

— Нескромный вопрос, Мари… черт, Даша, где вас так здорово научили всем нашим трюкам?

— После иняза я окончила спецшколу в… знаете такую?

— Что-то слышал. Небось были единственной девушкой на курсе?

— Сейчас все по-другому. Нас поступило двенадцать, до выпуска дотянули трое.

— А потом?

— Два года — оперативником, а потом наверху кто-то решил, что это не для женщины. Мне предложили бумажную работу, она меня не заинтересовала.

— Наверху, как всегда, сидят те, из кого оперативники не получились. Как бы то ни было, умыли вы меня знатно, даже стыдно как-то.

— Не кокетничайте. Вы столько за эти дни накопали. А при такой нагрузке за всем уследить просто невозможно.

— Но все же… Кстати, куда мы едем?

— Кстати, уже приехали. Ко мне домой. — Она остановила машину у подъезда пафосной «сталинки» с наворотами на Ленинском.

— А как же ужин, романтика, свечи, в конце концов?

— Если хочешь есть, у меня дома полный холодильник жратвы и бар с выпивкой, — от гнева она перешла на «ты» и стала еще красивей. — А свечи от геморроя я тебе в аптеке за углом куплю.

— Насчет геморроя ты погорячилась, — от удивления я тоже перешел на «ты». — А вообще-то это насилие, Даша.

— Тогда кричи: «Помогите!»

— Зачем тебе помогать, уверен, сама справишься.

— Тогда, если нет возражений, пошли.

Никаких возражений у меня не было.

День пятый

— Вкусно?

— Угм… — Я с жадностью заглотил не знаю какой по счету бутерброд с ветчиной и поднял глаза. Даша сидела напротив, по-бабьи подперев ладошкой лицо, и глядела на меня, жующего, сияющими глазами. — Очень вкусно, — вымолвил я, наконец прожевав. И ничуть при этом не соврал, из ее рук я был готов съесть с нечеловеческим аппетитом даже слегка обжаренный в машинном масле железнодорожный рельс.

— Еще есть хочешь?