поднося бокал к моему, отпил глоток. Я сделала то же самое. К столу снова подошла официантка и выставила тарелку с нарезанными крупными ломтиками томатами, несколькими веточками базилика и чем-то… Напоминающим не то лапшу, не то просто тонкие полоски в густом сливочном соусе.

— Страчателла, — отпив ещё глоток, Вик поставил бокал на стол. Взял вилку и, намотав на неё немного этой самой страчателлы, снял губами. Вот же дьявол… Глядя на него, я отпила побольше. Когда же он поднёс эту самую страчателлу к моим губам, приоткрыла их и едва не застонала от удовольствия. Сыр… мягкий сыр в сливочном соусе. Тающий во рту, слегка солоноватый, он прекрасно дополнял вино.

— Я знал, что тебе понравится, — пальцем он коснулся уголка моего рта. Провёл, слегка нажимая. — Сливки… — чернота зрачков и серебро радужки.

Поспешно допив бокал, я заставила себя собраться.

— Не стоит так делать.

— Почему? — он улыбнулся теперь уже заметнее. Долил мне вина и, достав мои приборы из салфетки, подал мне вилку. — Итальянцы любят вкусно поесть. А ещё им нравятся красивые женщины.

— Как вижу, некоторым итальянцем нравится не только раздевать красивых женщин, но и одевать их.

— Заметь, для того, чтобы раздеть женщину, её нужно вначале одеть. Должен же это кто-то делать.

Теперь улыбнулась и я. Небрежность, с которой Вик сказал это, была такой же, с какой он делал и всё остальное. Ещё одна крупная виноградина оказалась в его пальцах. Он подал её мне.

— Виноград больше подходит к твёрдым сырам, но мне нравится его сочетание и со страчателлой. Оно немного необычное.

— Тебе нравятся необычные сочетания, — ступила на тонкий лёд. Говорить о том, что я видела в запретной для меня комнате было опасно, но молчать я не могла. — Так? Тебе нравится разрушать границы, — уже с утверждением.

— Мы не будем обсуждать это, Марин.

— Почему? Те эскизы, которые я видела…

— Мы не будем обсуждать это, — жёстко, ясно давая понять, что, продолжая, я ничего не добьюсь.

Между нами повисла пауза. Я пригубила вино, только теперь отдавая себе отчёт в том, насколько оно прекрасно: мягкий, окутывающий вкус, как и голос Виктора Марчелло, походил на бархат. В букете чувствовались терпкие, с запахом чернослива и дерева нотки. Крепкое, оно не было ни кислым, ни горьким. На столе перед нами оказалась небольшая пицца. Запах свежего хлеба, масла, молока, пряностей…

— Давай поужинаем, — настроение его изменилось. Он не был зол, не был замкнут, но упоминание о границах, комнате, даже намёк на это, послужили для него чем-то… Словно бы я погладила кошку против шерсти. В данном случае — матёрого кота.

Сдавшись, положила на тарелку кусок горячей пиццы. Сыр, расплавленный, тягучий, потянулся следом, на пальцы попало несколько капель сока. Я перехватила его взгляд, когда, вместо того, чтобы промокнуть салфеткой, нарочно собрала его губами. Вскинула голову и спросила:

— Почему ты скрываешься ото всех, Виктор?

— Мы договорились, что интервью будет по истечении месяца.

— Это не для интервью, — я не врала. Ответа на один лишь этот вопрос было слишком мало. Мне хотелось понять. Здесь и сейчас понять, что движет им. Разгадать его или, хотя бы, немного приоткрыть завесу окружающей его тайны.

Молча он долил в бокалы вина. Мне больше, чем себе. Возражать я не стала — вино было превосходным, как и еда. Как и мужчина, который привёз меня сюда подобно кукле, способной не только примерять вещи, но и составить ему компанию за ужином. Можно бы было бросить что-то банальное, отдающее штампом «хочешь меня напоить», однако, этого я тоже не сделала. Виктор Марчелло не из тех, кто создаёт штампы и возводит границы. Он тот, кто их разрушает.

— Скажи мне, Марин, — заговорил он после долгой паузы. — Разве задумываются женщины о том, кто скрывается за именем культовых модельеров и модных домов, когда видят себя в отражении? Всё давно погрязло в лицемерии, — он говорил негромко и очень спокойно. Не задумчиво и не отрешённо. Так, как мог бы говорить один из героев старого фильма или нынешних. Не тех, что бросаются словами, а тех, что почти всегда молчат, а в решающий момент делают контрольный в голову. — Люди видят себя в отражении. Мужчины, женщины… Женщины мечтают о красоте. Так разве важно, кто превращает их мечты в реальность.

Слушая его, я с ошеломляющей откровенностью заглядывала внутрь себя и находила единственный ответ — нет. Нет, не задумываются. Может быть, единицы из тысяч. Из сотен тысяч.

— Видишь, — тронувшая его губы улыбка была невесёлой. — Интерес вызывает не человек, а сама тайна. Какая разница, кто такой Виктор Марчелло, если, в сущности, это не важно? Не для кого не секрет, что в нашем круге много представителей нетрадиционной ориентации, — услышав это, я едва не подавилась только что отпитым вином.

— Ты хочешь сказать…

— Ты предсказуема, — ещё одна невесёлая улыбка. — Хотя кому-кому, а тебе бы не стоило говорить нечто подобное.

Поймав его взгляд, я испытала смущение. Щёки вспыхнули, и я почувствовала это, как и поднявшийся внутри жар. То ли солнце, то ли вино, то ли прямой взгляд мужчины, в руках которого я недавно пылала.

— Нет, Марин. Я привожу тебе самый простой пример: людям плевать, кто с кем спит, когда они смотрят на себя, и это вызывает у них восторг. Матери, леди… Сколько угодно они могут морщиться при упоминании однополых браков, но видя себя в подчёркивающем их индивидуальность и красоту платье, они не думают о том, кто его создатель.

Сказав это, он, игнорируя вилку, взял кусок пиццы и молча показал мне сделать то же. И опять я послушалась. Всего несколько фраз, сказанных им, как будто перевернули что-то внутри. Никогда не задумывающаяся о подобном, я как будто на секунду заглянула за ширму.

— У всего есть обратная сторона, — взгляд на меня. — Абсолютно у всего.

— Да, — так же