косяк раздался в тот момент, когда я сняла с перекладины ещё одно платье и коснулась ярлыка всё с теми же лаконичными, вышитыми серебристым на чёрном буквами NM. Не VM, как это было всегда, а странными и совершенно неясными мне NM.

Вздрогнув, я повернулась.

— Что ты здесь делаешь, я тебя спрашиваю?! — рык прозвучал раскатом.

Ярость, звучащая в голосе, была только малой долей той, что отражалась во взгляде Виктора.

Я попятилась. Инстинктивно, прекрасно понимая, что ничего хорошего ждать не стоит.

— Кто, чёрт тебя подери, разрешил тебе заходить сюда?! — в долю секунды он оказался рядом. Выдернул платье, которое я держала в руках, и с яростью швырнул на пол.

Я судорожно выдохнула. Попятилась было снова, отступая, как и ночью. Только, как и ночью, отступать мне было некуда.

— Почему ничего из этого не было на показе? — просипела я. — Почему ты…

— Не твоё дело! — рявкнул и, схватив меня за ворот с совершенно непонятной мне, словно остервенелой ненавистью, рванул платье. Как будто что-то в нём так и ждало этого момента, ждало повода для разрушения.

Я вскрикнула одновременно с тем, как он рванул снова, как ткань разошлась под его пальцами.

— Виктор, ты… — попыталась оттолкнуть, ударить. Но он словно бы обезумел. Рыча, продолжал кромсать белую ткань до тех пор, пока она не превратилась в лохмотья. Его шумное дыхание было громче моего голоса.

— Остановись! — закричала, яростно отталкивая его. — Остановись же…

Он поймал меня за запястья. Толкнул к стене и прижал. Голая грудь соприкасалась с его, запястья ныли в тисках его пальцев. Взгляд глаза в глаза… И теперь я знала точно — он не остановится. Одержимость…

— Вик… — сглотнула. — Виктор…

— Кто тебе сказал, что я Виктор? — снова глухой рык сквозь стиснутые зубы и чётко разделяя отдавшиеся внутри меня слова: — Кто тебе сказал, мать твою, что я Виктор?!

Единственное, что я знала — мне нужно бежать. Из этой, спрятанной в глубине подвала комнаты, из этого дома и, главное, от этого мужчины. Понять остальное было выше моих сил.

В его голосе уже не было предупреждения — заходя сюда, я отдавала себе отчёт в том, что ступаю за запретную черту, но тревога, которую испытывала, делая это, не шла ни в какое сравнение с тем, что теперь заставляло меня неистово вырываться, выкручивая руки.

— Отпусти меня! — в который раз прорычала, отбиваясь. Надежды на то, что кто-нибудь войдёт сюда, не было. Шальная мысль позвать горничную даже сейчас показалась мне смехотворной.

— Кто ты такая, чтобы совать свой нос во все щели? — он махом оторвал меня от стены и, продолжая крепко держать обе руки одной, сгрёб волосы. Сжал так, что от резкой боли на мгновение потемнело перед глазами, но его это не остановило. — Я разве не говорил тебе: то, что за этой дверью, тебя не касается?!! — заставил меня запрокинуть голову.

Тяжело, неровно дыша, я смотрела на него, прямо в его серебристо-ледяные глаза. На виске его выступила вена, чёрные волосы подчёркивали твёрдые и жёсткие черты волевого лица.

— Я журналист, — в который раз рядом с ним разумное оставляло меня. — Не кукла, которую ты можешь наряжать, а…

— Ты ничтожная писака, которой крупно повезло, — буквально заткнул он меня, немного склонившись. Его дыхание коснулось моего лица. — Одно моё слово, и я сотру тебя в порошок. Одно моё слово.

— Боюсь, что мы с тобой оба зашли уже слишком далеко, — не отводя взгляда. — Одно моё слово, и твоё существование перестанет быть неприступной тайной.

Его губы дрогнули, пальцы в волосах, немного ослабевшие, сжались и в ту же секунду исчезли. Нет, не исчезли… Теперь он поглаживал меня с опасной небрежностью, мягкостью.

— Ты никто, — заговорил он вкрадчиво. — Но можешь получить всё, Марин. Это зависит от меня. Только от меня, — неожиданно он оттолкнул меня.

Потерявшая равновесие, не в силах справиться с его силой, я сделала несколько шагов, налетела на манекены. Закачавшись, несколько из них повалилось, поднимая грохот сродни той самой буре, что бушевала внутри него.

— Я — всё, — надвигаясь, прорычал он. — Ты…

— Ты мог бы быть всем! — выкрикнула я почти истерично. Опять грохот… рядом со мной взметнулся в воздух розоватый шифон. — Ты мог бы быть всем! — отступала от него, теряя всякую надежду прорваться к двери. — Если бы ты показал то, что в этой комнате…

— То, что в этой комнате, в этой комнате и останется! — схватившись за стойку, он с каким-то бешенством швырнул её об стену. Грохот, валящиеся на пол плечики с блузами, платьями…

— Ты сотворил шедевр! — я тоже потеряла контроль. — Шедевр, Виктор Марчелло! Потрясающую коллекцию! И что?! Боишься, что она не будет оценена?! Что?!

— Ничего! — рявкнул и опять схватил меня.

На миг я уловила в его взгляде что-то похожее на пронизанную раздражением безысходность, и это до такой степени напугало меня, сбило с толку, что, оказавшись прижатой к нему вплотную, едва ли могла испугаться сильнее.

Схватилась за него, похожая на тряпичную марионетку в руках кукловода, и обмерла. Безысходности больше не было — всё то же неистовство, одержимость и ярость. Только теперь… Теперь был ещё огонь. Пламя цыганских костров, рвущееся в ночь яркими алыми языками.

Губы… Я посмотрела на его рот, потом в глаза. Он был не только раздражён и зол, но и хотел меня. Бугор ширинки выпирал достаточно красноречиво, чтобы я могла ощутить это. Неотвратимость…

— Ты гений, — немного сипло, понятия не имея, что ждёт меня дальше. Он уже не раз видел меня почти обнажённой, но сейчас… Я шла по тонкой грани уже не одна — мы делали это вместе. — Все и так знают это. Все. В том числе и ты сам. Только то, что ты показывал до