Только в 1941 году к дворцу пристроили настоящее бетонное бомбоубежище, с газонепроницаемыми помещениями, кухней и санузлом. Безопасность наверху была организована лишь немного более профессионально. Однажды Хокон спросил короля, как дворец защищен от возможного десанта немецких парашютистов. В ответ король нажал тревожную кнопку и вызвал представителя отряда особого назначения – специального подразделения для круглосуточной охраны и, при необходимости, эвакуации королевской семьи. Никто не появился. Выяснять, в чем дело, послали конюшего. Оказалось, что дежурный сержант полиции убедил офицера охраны, что «никакого нападения не будет», а тот распустил своих подчиненных. Когда все стало ясно, охранники кинулись в сад, где, к удивлению Хокона – и забавляя короля и королеву, – «принялись обшаривать кусты, как будто были на охоте, а не преследовали опасного врага»[76].

Короля очень интересовала работа отряда; как-то он даже назвал его «своей личной армией». Но подобные казусы убедили его, что пора принимать меры и защитить себя. Георг распорядился оборудовать стрелковые полигоны в парках Букингемского дворца и Виндзорского замка, где он с конюшими упражнялся в стрельбе из винтовок, пистолетов и автоматов. Одному из своих гостей король признался, что, если немцы вторгнутся в Великобританию и оккупируют ее, он предложит свои услуги руководителю британского Сопротивления. Королева тоже не отставала, обучаясь стрельбе из револьвера. «Я не сдамся, как другие», – заявила она Гарольду Николсону[77].

То, что называли тогда «духом Дюнкерка», было, в сущности, решимостью британского народа собраться воедино во времена, когда угроза нависла над всем государством. Но, несмотря на безусловный героизм и чудо спасения, факты упрямо доказывали, что Дюнкерк победой не назовешь. Напротив, в частной беседе со своими министрами Черчилль признавался, что это «одно из самых тяжелых военных поражений Британии за много веков».

Новости все так же не радовали: 5 июня, на следующий день после речи Черчилля в палате общин, немцы нанесли удар на юге, с реки Соммы, и началась вторая часть французской кампании. Французы храбро сражались на всех фронтах, но противостоять немцам были не в состоянии. Через пять дней Муссолини, союзник Гитлера, все-таки объявил Британии войну – «удар в спину, увы, не неожиданный», как записала Миртл в дневнике.

9 июня немцы начали наступление на Париж, и через четыре дня французская столица была объявлена открытым городом, а правительство страны бежало в Бордо. Утром следующего дня, чуть больше чем через месяц с начала кампании, первые немецкие части вошли в город. В своем дневнике Мирт отразила разочарование, испытанное многими британцами при известии о столь быстрой капитуляции их союзника. «Боши вошли в Париж в шесть утра, – записала она на следующий день. – Мы будто громом поражены: так все надеялись, что французы смогут сдержать их».

Выступая в палате общин 18 июня, Черчилль объявил, что Битва за Францию окончена и вот-вот начнется Битва за Англию. «От исхода этой битвы будет зависеть, уцелеет ли христианская цивилизация, – заявил он членам палаты. – Так давайте же засучим рукава и примемся за работу для того, чтобы, даже если Британская империя и Содружество просуществуют еще тысячу лет, люди все равно продолжали помнить нас и говорить об этом времени: “То был их звездный час!”»[78]

Последний акт в сдаче Франции был сыгран через три дня, когда в Компьенском лесу было подписано перемирие с Германией. На севере и западе страны устанавливалась немецкая оккупационная зона, остальная территория оставалась «свободной» и уходила под управление французов. Место подписания выбрал Гитлер, потому что именно там Германия признала поражение в Первой мировой войне. Он настоял, чтобы капитуляция была подписана в том же персональном салон-вагоне маршала Фердинанда Фоша, что и в 1918 году. А потом распорядился его уничтожить.

«Такого мрачного дня мы еще не знали, – писала Миртл. – О том, что Франция перестала сражаться, я услышала в автобусе, от взбешенного кондуктора, который заявил во всеуслышание, что сделал бы со всеми французами и с Чемберленом. Теперь уже больше некому нас предавать. Мы совсем одни, если и наше правительство сдастся, это означает революцию, и я готова в ней участвовать».

Такое же чувство испытывал и король. «Лично мне легче оттого, что теперь у нас нет ни единого союзника: некому льстить, не перед кем притворяться», – писал он матери[79]. Дороти Ли Сэйерс, известная своими детективными романами, выразила общие настроения в стихотворении «Английская война», опубликованном 7 сентября в литературном приложении к Times:

Но эта риторическая мишура прикрывала суровый факт: Британия, оставшаяся без всяких союзников на континенте, оказалась в отчаянном положении. Было ощущение, что вторжение немцев – всего лишь вопрос времени. Множились страшные слухи о вражеских парашютистах; возможно, их разносила «пятая колонна». В мае 1940 года резко участились задержания, особенно в крайне правых политических кругах, потому что, согласно так называемому Положению об обороне 18B, они угрожали политической безопасности. Положение вступило в силу за два дня до начала войны и сначала применялось очень редко: арестовали около десятка убежденных нацистов. Но, когда Квислинг без труда захватил власть в Норвегии, в стране опять начали опасаться «ползучего проникновения врагов», и настроения изменились. Одним из первых, на рассвете 23 мая, был арестован сэр Освальд Мосли, руководитель Британского союза фашистов, открыто восхищавшийся Гитлером. К концу года в тюрьме оказалось более 1000 человек.

Кроме того, правительство распорядилось укрепить оборону страны на случай возможного вторжения. Иден 14 мая выступил по радио и призвал всех мужчин от семнадцати до шестидесяти пяти лет записываться в новое формирование – отряды местной самообороны (ОМС). К июлю в них вступило почти 1,5 миллиона мужчин и юношей, и название изменили на более вдохновляющее – «внутренняя гвардия». Поля для гольфа, спортивные площадки и прочие открытые места, пригодные для высадок вражеских десантов, «портили», закидывая мусором. Дорожные знаки, таблички с названиями деревень и железнодорожных станций снимали, чтобы запутать противника. Убирали металлические ограждения с домов, церквей и других зданий, ведь их можно было использовать как оружие. Мэр Камбервелла, городка, расположенного к юго-востоку от Лондона, попросил в подарок или взаймы огнестрельное оружие и бинокли для местных ополченцев. «Нам крайне нужны винтовки, ружья, револьверы, автоматические или c поворотным стволом», – заявил он. По слухам, через неделю, в порыве откровенности, разочарованный мэр пожаловался: «Получил всего-навсего один бинокль»[80]. В первые месяцы почти все «внутренние гвардейцы» обучались с деревянными ружьями и осваивали приемы уличных боев с помощью воображаемых пулеметов. Отряду «внутренней гвардии» с улицы Мэрилебон пришлось упражняться с сорока восемью пиками, взятыми напрокат в театре «Друри-Лейн».