– Госпожа, – начал гость, – прости, что тебя беспокою.

– Не побеспокоил пока, – ответила я. – Прошу тебя, встань, если хочешь.

Если он и заметил, что у меня голос смертной, виду не подал. Он поднялся – не сказать чтоб грациозно, уж очень крепко был сбит, но легко – с такой легкостью качается дверь на хорошо пригнанных петлях. Встретившись со мной взглядом, не дрогнул. Ну да, он ведь привык общаться с богами. И с колдуньями.

– Что привело знаменитого Дедала к моим берегам?

– Быть тебе известным – честь для меня. – Голос ровный, как западный ветер, теплый и твердый. – Я пришел с посланием от твоей сестры. Она носит ребенка, скоро родит. И просит тебя помочь ей во время родов.

Я уставилась на него:

– Ты уверен, гонец, что прибыл куда нужно? Между мной и моей сестрой любви никогда не было.

– Ей не любовь твоя нужна.

Прилетевший ветерок пах цветущей липой. А с изнанки – вонял грязными свиньями.

– Мне говорили, сестра полдюжины родила и один давался ей легче другого. В родах умереть она не может, а сила ее крови даст здоровье младенцам. Так зачем ей я?

Он развел руками, мускулистыми и искусными даже с виду.

– Прошу прощения, госпожа, больше я ничего не знаю, но она велела передать, что, кроме тебя, никто ей не поможет. Ей нужны твои умения, госпожа. Только твои.

Так значит, Пасифая узнала о моих способностях и решила, что они могут ей пригодиться. Первая от нее похвала мне за всю жизнь.

– Твоя сестра наказала передать к тому же, что испросила у вашего отца разрешение тебе к ней отправиться. Ради этого твое изгнание будет прервано.

Я нахмурилась. Странно все это, очень странно. Что за важное дело такое заставило Пасифаю обратиться к отцу? Если ей понадобилось чье-то волшебство, кроме своего, почему она Перса не позвала? Похоже на какой-то обман, но зачем сестра стала бы себя утруждать? Никакой угрозы для нее я не представляла.

Искушение овладевало мной. Во-первых, было любопытно, само собой, но не только. Я смогу показать Пасифае, кем стала. И какую бы ловушку она ни расставила, ей не удастся меня поймать, не теперь.

– Значит, послабление мне сделали – какая радость! – сказала я. – Жду не дождусь, когда выйду на свободу из этой ужасной тюрьмы.

Вокруг нас, на уступчатых склонах холмов, блистала весна.

Дедал не улыбнулся:

– Еще… кое-что. Велено сообщить тебе, что путь наш лежит через пролив.

– Какой пролив?

Ответ, однако, мне уже подсказывало лицо Дедала: усталая скорбь и тени под глазами.

К горлу подкатила дурнота.

– Где обитает Сцилла.

Дедал кивнул.

– Пасифая и сюда вам приказала идти этим путем?

– Приказала.

– Сколько человек вы потеряли?

– Двенадцать. Мы не успели уйти.

Что же это я, забыла, какова моя сестра? Никогда просто не попросит об одолжении, но непременно возьмет в руки хлыст и заставит тебя выполнять ее волю. Я вообразила, как она, смеясь, бахвалится перед Миносом. Цирцея, говорят, смертных любит как дура.

Теперь я ненавидела Пасифаю пуще прежнего. Так жесток был ее замысел. Я представила, что гордо возвращаюсь в дом, дверь на огромных петлях захлопывается за мной. Очень жаль, Пасифая. Ищи другую дуру.

Но тогда еще шесть человек погибнут, или двенадцать, подумала я.

И тут же посмеялась над собой. А кто сказал, что они выживут, если я отправлюсь с ними? Никаких заклятий для защиты от чудовищ я не знаю. Увидев меня, Сцилла только разъярится. Я лишь навлеку на них ее гнев, еще более страшный.

Дедал внимательно смотрел на меня, мрачнея лицом. Вдалеке, за его плечом, спускалась в море отцовская колесница. И прямо сейчас астрономы в пыльных дворцовых комнатах наблюдали ее блистательный закат в надежде, что их расчеты подтвердятся. Они думали о палаче с топором, и их тощие колени дрожали.

Я собрала одежду, мешочек с травами для зелий. Закрыла за собой дверь. Вот и все. Львица сама о себе позаботится.

– Я готова.

* * *

Корабль такой разновидности я видела впервые – изящный, он низко сидел в воде. Корпус был красиво расписан – бегущими волнами да изогнувшимися дельфинами, а вдоль кормы протягивал змеевидные щупальца осьминог. Пока капитан поднимал якорь, я прошла к носу, чтобы рассмотреть, теперь уже вблизи, украшавшую его фигуру.

Фигуру девочки в танцевальном костюме. На лице ее читалось радостное удивление – глаза распахнуты, рот приоткрыт, волосы рассыпались по плечам. Она прижала ручки к груди, встала на носки и замерла, будто ожидая, когда заиграет музыка. Все до мелочей, до завитков волос и складок одежды, мастер изобразил так живо, что мне казалось: девочка и в самом деле вот-вот шагнет в пустоту. Но истинным чудом было даже не это. В статуе девочки, уж не знаю, за счет чего, проглядывало ее естество. Пытливый ум в глазах, решительность утонченного лица. Взволнованная, чистая, она была легка и свежа, как молодая травка.

Чьи руки изваяли ее, я поняла без вопросов. Диво в мире смертных, сказал мой брат о Дедале, но эту статую сочли бы дивом во всяком мире. Я созерцала ее, наслаждаясь все новыми деталями: ямочка на подбородке, бугорок щиколотки, по-девчоночьи игривой.

Это было диво и в то же время – послание. Я выросла у подножия отцовского трона и знала, как похваляются могуществом. Иной царь, имей он такое сокровище, держал бы его в самом надежном месте, под охраной. А Минос и Пасифая установили на корабль, где ничто не защищало статую от солнца и морской воды, пиратов, чудовищ и кораблекрушений. Будто говорили: да это безделица. У нас есть тысяча таких, а самое главное, у нас есть человек, который их изготавливает.

Бой барабана отвлек меня. Гребцы расселись по скамьям, я ощутила первые толчки – мы двинулись. Воды бухты побежали мимо борта. Мой остров убывал, отдаляясь.

Я обратила взгляд к людям на палубе. Всего их было тридцать восемь. По корме расхаживали пять стражников в плащах и золотых доспехах. С бесформенными, кривыми носами – слишком часто их ломали. Я вспомнила, как Ээт сказал о них с презрительной усмешкой: головорезы Миноса, разодетые как цари. Гребцы были отборные – цвет могучего кносского флота, – здоровяки, в руках которых весла казались игрушечными. Вокруг них сновали другие мореходы – растягивали навес для защиты от солнца.

На свадьбе Миноса и Пасифаи я видела мельком далекую, расплывчатую толпу смертных, они казались одинаковыми, как листья на дереве. Но здесь, под открытым небом, все люди были нескончаемо различны. У одного лицо пухлое, у другого гладкое, у третьего борода, нос крючком и острый подбородок. Я видела шрамы, мозоли, царапины, морщины, вихры. Один обмотал шею влажной тряпкой, чтоб охладиться. У второго браслет на запястье, сделанный детскими руками, у третьего – голова снегириная. Понимая, что это лишь частица частиц всего рожденного в мире человечества, я приходила в смятение. Как может сохраняться такое разнообразие, все эти бесчисленные версии душ и лиц? Не сходит ли земля с ума?