Наконец мы достигли верха и переступили порог дворца. Слепящий свет померк. Прохладный сумрак омыл мое тело. Дедал и Полидамант замешкались, моргая. А моим бессмертным глазам привыкать к темноте не требовалось. Я увидела сразу, как прекрасен дворец – красивее даже, чем в прошлый раз. Он и вправду походил на улей: из каждого зала ты попадал в богато украшенные покои, а из них – в следующий зал. Через прорубленные в стенах окна лился густой солнечный свет и золотыми квадратами ложился на пол. Со всех сторон передо мной разворачивались замысловатые фрески: дельфины и смеющиеся женщины, мальчики, собирающие цветы, широкогрудые быки, вскидывающие рога. Снаружи, в облицованных изразцами павильонах, струились серебристые фонтаны, среди красных колонн сновали слуги. Над каждым дверным проемом висел лабрис – обоюдоострый топор, символ Миноса. Я вспомнила, как Минос в день свадьбы подарил Пасифае ожерелье с подвеской в виде лабриса. Сестра взяла его двумя пальцами, будто червя, а во время церемонии на шее у нее были только собственные камни – оникс и янтарь.

Извилистыми коридорами Полидамант привел нас на половину царицы. Здесь было еще роскошнее, стены обильно расписаны охрой и медной синью, но окна закрыты. Вместо них горели золотые факелы да трепещущие жаровни. Искусно спрятанные световые люки пропускали свет, но небо в них не проглядывало – вероятно, Дедал поработал. Пасифая не любила любопытного отцовского взгляда.

Полидамант остановился перед дверью, украшенной резными цветами и волнами.

– Царица там, – сказал он и постучал.

Мы стояли в недвижном сумраке. За массивной деревянной дверью ничего не было слышно, зато я услышала рядом прерывистое дыхание Дедала. Он тихо заговорил:

– Госпожа, я обидел тебя и сожалею об этом. Но еще больше сожалею о том, что ты увидишь в этой комнате. Хотел бы я…

Дверь отворилась. Перед нами стояла запыхавшаяся служанка с заколотыми на макушке, по критской моде, волосами.

– Царица рожает, – начала она, но в ее слова врезался голос сестры:

– Это они?

В центре комнаты на пурпурном ложе распростерлась Пасифая. Кожа ее блестела от пота, живот раздулся до пугающих размеров, выпирал из ее стройного тела как опухоль. Я и забыла уже, какая она яркая, какая красивая. Даже страдая от боли, Пасифая главенствовала в комнате, оттягивала на себя весь свет, высасывая его из бледного как гриб окружающего мира. Она всегда больше других походила на отца.

Я вошла в комнату:

– Двенадцать человек погибли. Двенадцать – ради забавы и твоего тщеславия.

Она ухмыльнулась, приподнимаясь мне навстречу.

– Предоставить Сцилле шанс поквитаться с тобой было только справедливо, не находишь? Дай угадаю: ты попробовала сделать ее прежней. – Увидев мое лицо, Пасифая расхохоталась. – О! Ты попробуешь, я знала! Создала чудовище и только и делаешь, что раскаиваешься. Ах, несчастные смертные, я подвергла их опасности!

Пасифая, по-прежнему проворная и убийственная, как ртуть. Мне даже полегчало.

– Это ты подвергла их опасности, – возразила я.

– Зато ты не смогла их спасти. Скажи, ты плакала, когда они гибли у тебя на глазах?

Я заставила себя говорить ровно:

– Ошибаешься. Никто не умирал у меня на глазах. Двенадцать погибли по пути туда.

Она даже не запнулась.

– Не важно. На каждом проходящем корабле погибнут новые. Как думаешь, сколько наберется за год? – спросила она, задумчиво постукивая пальцем по подбородку. – Сто? Тысяча?

Пасифая обнажила звериные зубки – думала, я стушуюсь, как наяды из Океанова дворца. Но нанести мне такой раны, которой я сама себе уже не нанесла бы, сестра не могла.

– Будешь продолжать в этом духе – помощи моей не дождешься, Пасифая.

– Твоей помощи! Да перестань. Это я вызволила тебя с твоего песчаного плевка под названием остров. Слышала, ты спишь вместе со львами да свиньями. Но это уже лучше, чем прежде, правда? По сравнению с кальмаром Главком.

– Если я не нужна тебе, с радостью вернусь на свой песчаный плевок.

– Ну же, сестрица, не будь такой злюкой, я просто пошутила. Погляди, как ты выросла, – проскользнула мимо Сциллы! Я правильно сделала, что позвала тебя, а не этого хвастуна Ээта. И хватит стоять с такой миной. Я уже выделила золото семьям погибших.

– Золото не вернет жизнь.

– Ты не царица, сразу видно. Поверь, большинство семей предпочтут золото. Так, есть еще что-то…

Но Пасифая не договорила. Охнула и впилась ногтями в руку служанки, стоявшей рядом с ней на коленях. Я этой девушки и не заметила, а теперь видела, что рука у нее побагровела и измазана в крови.

– Вон! – велела я ей. – Все вон. Нечего вам тут делать.

Увидев, как быстро выбежала прислуга, я внезапно почувствовала удовлетворение.

Я встала напротив сестры:

– Ну и что?

Лицо ее все еще искажено было болью.

– Сама как думаешь? Несколько дней прошло, а оно так и не продвинулось. Его нужно вырезать.

Она откинула подол, обнажив раздутую плоть. Рябь пробежала по поверхности ее живота, слева направо, потом обратно.

О деторождении я ничего почти не знала. Ни матери во время родов не помогала, ни сестрицам. Поэтому припомнила то немногое, что слышала.

– Ты пробовала тужиться, стоя на коленях?

– Само собой! – От очередной схватки Пасифая вскрикнула. – Я восьмерых родила! Вырежи из меня проклятую тварь, и всё!

Я достала из мешочка обезболивающее.

– Ты что, дура? Не надо усыплять меня, я не ребенок. Дай мне ивовой коры.

– Ива от головной боли, не для операций.

– Дай, говорю!

Я дала, и Пасифая осушила пузырек. А потом сказала:

– Дедал, возьми нож.

Я и забыла, что Дедал здесь. Он стоял у двери, не издавая ни звука.

– Пасифая, – сказала я, – не нужно извращений. Ты послала за мной, мной и обходись.

Она расхохоталась диким смехом:

– Думаешь, я доверю тебе такое? Ты нужна будешь потом. К тому же именно Дедал и должен сделать это, он знает почему. Правда ведь, мастер? Расскажешь моей сестрице сейчас или пусть будет сюрприз?

– Я сделаю это, – сказал Дедал мне. – Это моя обязанность.

Он подошел к столу, взял нож. Наточенное лезвие было тонким, как волос.

Пасифая сжала запястье Дедала.

– Но помни, – сказала она. – Помни, что я сделаю, если надумаешь промахнуться.

Дедал кротко кивнул, однако впервые на моей памяти в глазах его мелькнуло нечто похожее на ярость.

Пасифая провела ногтем по нижней части живота, оставив на нем красную линию – место разреза, и сказала: