— Устраивает?

— Абсолютно!

— Ну, ну, — сказала Анна Максимовна. — Тебе виднее.

В голосе Анны Максимовны было столько тихого, но упорного сопротивления, что Татьяна вышла из себя окончательно.

— И я раз навсегда прошу, — сказала она звенящим голосом, — не будем больше обсуждать эту тему.

— Можно и не обсуждать, — согласилась Анна Максимовна. — И верно: поздно уже обсуждать.

Тут бы самое время было Алексею Палычу стукнуть кулаком по столу, чтобы подпрыгнули на нем ложки-тарелки. Но тогда это был бы не Алексей Палыч. Нет, так он не мог поступить. Ему, в его положении, вообще не надо было бы никак поступать. Но он мирно сказал:

— Аня, давайте не будем ссориться. Всем ведь нелегко: и тебе, и Танюшке. Тем более что у нее сегодня зачет.

Тут очень хотелось бы написать, что Татьяна посмотрела на отца с благодарностью. Но это было бы неправдой. Правдой было только то, что она посмотрела. А точнее — метнула копье из-под длинных ресниц, которые так нравились летчику Саше. Отец-то уж совсем не имел права вмешиваться в дела взрослой дочери!

— Можно и не ссориться, — сказала Анна Максимовна. — Это ты верно заметил: женщинам всегда нелегко. Вот мужчинам полегче. У них времени много, они могут лялякать у пивного ларька, а могут продавщиц пугать. Вот, вроде тебя.

— Я — у ларька? — искренне изумился Алексей Палыч. — Да когда же я?..

— Я говорю: продавщиц пугать.

— Каких продавщиц?

— А Клавдию из овощного. Я у нее вчера была. Она мне селедки баночной оставила… «Прибежал, — говорит, — взлохмаченный весь, не то красный, не то зеленый… Кричит: «Чем ребенка кормить, чем ребенка кормить?!» Я, — говорит, — испугалась: уж не с внуком ли вашим что случилось? А он весь стал бледный, затрясся и кричит: «Имени нет… имени нет три месяца!» Я уж подумала, что у вас пожар или другое что… Вроде как не в себе человек».

С любопытством поглядев на отца, Татьяна отметила, что тот «весь стал бледный».

— Почему же — взлохмаченный? — растерянно спросил Алексей Палыч.

— Да уж не знаю почему.

— И когда я кричал на кого-нибудь?

— Ну, Клавдия и соврет — не дорого возьмет. Но ведь не все же она наврала?

— Мама, — скромно сказала Татьяна, — мне кажется, что папа не может быть красным, взлохмаченным и зеленым. Кричать он тоже не умеет…

— Умею, — с тихой угрозой сказал Алексей Палыч, начиная понимать, куда клонит настырное чадо.

— Не умеешь. Но ты, мама, обрати внимание на одну вещь: он интересовался, чем кормить ребенка.

— Ну и что? — спросила Анна Максимовна, еще не успевшая связать все факты в единый узел.

— А то, что продукты у нас пропали…

— Не пойму я, что ты одно к другому лепишь. Продукты Андрюшины. Разве отец не знает, чем мы его кормим?

— Андрюшу — знает… — многозначительно сказала Татьяна.

— Татьяна! — повысил голос Алексей Палыч. — У тебя во сколько зачет?

Татьяна поднялась из-за стола, повесила на плечо сумку и пошла к двери.

— Интересно, — сказала она, оборачиваясь, — как только я заговариваю о продуктах, ты сразу вспоминаешь о моей электричке.

Татьяна закрыла за собой дверь, но тут же приоткрыла ее снова.

— Интересно! — сказала она. — И даже — странно!

Дверь за Татьяной закрылась. В эту минуту Алексей Палыч не возражал бы, чтобы она закрылась навсегда.

— Алексей, — тихо сказала Анна Максимовна, — это ты взял продукты?

— Ну, я, — ответил Алексей Палыч.

— Зачем?

— Взял, — сказал Алексей Палыч. — Взял — принес. Хотел купить — спросил… купил… забыл спросить… забыл купить… забыл принести… забыл отнести… Зеленым я не был. Бледным не был. Желтым не был. Не кричал. Не трясся.

— Зачем? — настойчиво повторила Анна Максимовна.

— Не скажу! — строптиво заявил Алексей Палыч.

Анна Максимовна оперлась локтями о стол, уперлась подбородком в ладони. Алексей Палыч увидел, что из глаз ее катятся слезы.

— Алексей, — проговорила она, — у тебя есть твой ребенок.

Алексей Палыч, присев к жене, обнял ее за плечи и поцеловал в ухо.

— Аннушка, — сказал он, — у меня нет моего ребенка. Клянусь тебе в этом чем ты только хочешь. Во всей Вселенной у меня нет детей, кроме Татьяны, чтоб ей зачет сегодня не сдать. И не плачь, пожалуйста, попусту, иначе я тоже начну реветь. Ты посмотри, там же все на месте, кроме одной банки.

— Правда? — воскликнула Анна Максимовна, и вопрос этот относился вовсе не к банкам.

— Честное слово, — сказал Алексей Палыч, и ответ относился не к банкам тоже.

— Ладно, — сказала Анна Максимовна, — пора Андрюшку будить. Бог с ней, с этой проклятой банкой.

Когда Алексей Палыч вышел из дома, земля слегка покачивалась под ним. И было это вовсе не оттого, что ось земная, как выяснили давно астрономы, немного пошатывается.

За четыре дня чувство опасности несколько притупилось. У входа в подвал Алексей Палыч уже не озирался по сторонам, но, войдя, дверь все же запер.

— Палыч, привет, — сказал мальчик, и в тоне его явно слышалось удовольствие. — Я слышал, как ты идешь. А вчера здесь был не ты.

— А кто же? — встревожился Алексей Палыч.

— Не знаю. Я слышал, как он уходил. Ты, Палыч, не бойся. Я ничего не трогал, не шумел и не включал свет. Я только посмотрел в эту дырочку, — мальчик показал на окно, завешенное газетой.

— Как же он выглядел?

— Не так, как ты.

— Это ясно. Не сможешь ли ты его нарисовать?

Алексей Палыч подал мальчику листок бумаги и карандаш. К его удивлению, мальчик очень легко, несколькими штрихами изобразил женскую фигуру. Рисунок оказался настолько верным, что ошибиться было невозможно.

— Это не он, а она, — вздохнул Алексей Палыч. — Это женщина. Ее зовут Ефросинья Дмитриевна. Что она делала?

— Ничего. Сказала: «Есть кто там?» Потом сказала: «Господи, господи». Потом ушла.

— «Господи, господи…» — пробормотал Алексей Палыч. — Этого еще не хватало. Впрочем, все равно пора тебя выводить отсюда. Ты уже не младенец.

Да, теперь уже нельзя было сказать, что перед Алексеем