— Понятно, сплошное враньё, про которое ты мне ещё в госпитале рассказывала, — оборвала её Янна-Берта. — Им пока будто бы писать запрещено, а клиника строго отгорожена от внешнего мира, так, что ли?

— Да, я лгу, — сказала Хельга раздражённо. — Но делаю это ради их же блага.

— Поверят ли они в твою историю? — усомнилась Янна-Берта. — Лично я не стала бы её слушать.

— Они в неё поверят, — возразила Хельга, — ибо хотят верить. То, что твои родители с Каем были в Швайнфурте, им не известно. Я им посоветовала задержаться на Майорке насколько это возможно, пока здесь всё не нормализуется. Потом я заберу их к себе. Не могут же Фримели жить тут до бесконечности. Разумеется, я перевела им деньги. Действительно, на Майорке для них сейчас самое лучшее место.

Янна-Берта почувствовала, как слабеет и покрывается потом. Она снова легла в кровать, чтобы собраться с мыслями.

Она увидела перед собой бабушку Берту, вяжущую, скорее всего, выходную курточку для Кая или яркую полосатую шапку с помпоном для Ули. Она сидит под разноцветным зонтиком от солнца, перед ней неизменная чашка кофе, а дедушка Ханс-Георг по её просьбе читает вслух, так как она уже не очень хорошо видит. Ей не так важно, кто автор книги, зато она очень ценит, когда история заканчивается благополучно.

— Для трагедий мы уже староваты, — привычно приговаривает она.

И Янна-Берта видела, как дед одобрительно кивает.

Она уже не раз пыталась представить себе деда офицером, капитаном тяжёлой артиллерии во время Второй мировой войны. Иногда его прорывало: «…Помню, летом сорок первого на Днестре…»

Альмут однажды рассказала Янне-Берте, что бабушка Берта принимала участие в работе Союза женщин — была такая нацистская организация, объединявшая женщин. И не в качестве рядового члена, а кое-кого повыше. Когда Янна-Берта спрашивала бабушку об этом, та неизменно резко отвечала:

— Ах, слышать об этом не желаю! С тех пор столько воды утекло. Мне поручали организовывать для раненых солдат разнообразные развлекательные вечера, в этом ведь нет ничего предосудительного?

Во всём, что касалось гитлеровского времени, бабушка Берта была очень скрытна. Зато дедушка Ханс-Георг, напротив, любил поговорить на эти темы. Ули всегда слушал его с горящими глазами.

— И нужно тебе всё это ворошить, Ханс-Георг? — недовольно вмешивалась бабушка. — Лично я о войне и обо всех этих жутких вещах больше слышать ничего не желаю. Ты ведь, извини меня, в своей жизни ещё кое в чём преуспел, кроме как из пушек палить!

Бабушка Берта и дедушка Ханс-Георг определённо никаких новостей о последствиях катастрофы на немецкой атомной электростанции не читали. Скорее всего, они даже не обсуждали эту тему. У Янны-Берты в ушах звучал мягкий бабушкин голос:

— Прекрати, Ханс-Георг, слышать больше не желаю об этих ужасных историях!

Но за утренним бокалом пива дед Ханс-Георг уж наверняка излагал в пространных монологах перед майоркскими пенсионерами свою теорию о причинах катастрофы: разумеется, вредительство. А тайные подстрекатели засели на Востоке.

Янна-Берта распахнула окно. Гардина прошелестела по лицу. Ей вдруг неодолимо захотелось увидеть море. Или хотя бы какое-нибудь водное пространство. Она выбежала из квартиры, не ответив на удивлённый вопрос тёти Фримель: «Куда ты так понеслась, детка?»

Она почти бежала мимо обращённых на неё сочувственных или неприязненных взглядов, мимо бетонного цоколя, на котором кто-то огромными буквами вывел баллончиком-распылителем: «За это скажите спасибо политикам!» И вдруг прочитала в одном из газетных киосков заголовки: «Наконец отбой тревоги!» и «Реактор больше не излучает!».

Янна-Берта опешила. Хельга ведь не могла об этом не знать. Но во время обеда ни словом не обмолвилась. Может, это показалось ей недостаточно важным?

Янна-Берта поняла, что Хельга никогда не говорит о текущих политических событиях.

Направляясь к озеру Альстер[6], Янна-Берта проходила мимо школы. Там, к своему удивлению, она наткнулась на Эльмара. На фоне тёмной стены, к которой он прислонился, его лысый череп выделялся особенно резко.

Он кричал вслед прохожим дерзости. Янна-Берта устремилась к нему, словно к спасательному кругу.

— Ты что тут делаешь? — спросила она.

— Скажем так: болтаюсь, — ответил он. — А где — мне без разницы.

Она спросила про домашние задания.

Он ответил, что больше никаких уроков не делает.

— Если у тебя других планов нет, — предложила она, — давай сходим к Альстеру.

— У меня нет никаких других планов, — хмуро сказал он, — кроме как поскорее покончить с этой жалкой жизнью.

На одном из перекрёстков им пришлось задержаться у светофора. Кто-то за их спиной тихо произнес:

— Вот это да, ребят конкретно зацепило.

Но, видимо, недостаточно тихо.

Эльмар развернулся и заорал:

— А вас разве нет? Здесь тоже были осадки! Везде были радиоактивные осадки! Не такие сильные? Не опасные для жизни? Кто это сказал? Министр внутренних дел? Политики? Верьте им больше: всё заражено: земля, воздух, продукты! Даже если ваши головы не выглядят так, будто с них сняли скальп, вам в будущем рак обеспечен! Что значат четыреста-пятьсот километров для такой глобальной аварии? Вопрос лишь в том, какой вид рака у вас обнаружат. А среди ваших внуков будут резвиться фантастические уродцы. Они уже запрограммированы. Лучше бы задумались над вопросом, как подобное могло случиться!

Никто ему не отвечал. Те, кто перешёптывались между собой, уставились в противоположную сторону. Когда загорелся зелёный, все устремились на переход. Лишь Эльмар не тронулся с места.

— Они вас просто прикончат! — проорал он им вслед. Янна-Берта осталась стоять рядом с Эльмаром. Она почувствовала приступ слабости. Колени готовы были подогнуться. Она прислонилась к столбу светофора.

— Пошли, — сказала она, — поворачиваем назад. У меня всякое желание пропало.

— Желание? — переспросил он. — Ты сказала — желание?!

Янна-Берта застала Фримелей перед телевизором. На дяде Фримеле был спортивный костюм для бега, хотя он никогда не бегал. Молния на куртке была приспущена. Из-под неё выглядывала майка. Наметившийся животик нависал над брючной резинкой. Дядя Фримель курил, хотя Хельга табачный дым на дух не переносила.

— Садись к нам, девочка, — сказала тётя Фримель. — Они наконец снова что-то весёленькое показывают.

На ней было традиционное баварское летнее платье. На сей раз красно-фиолетовое. Она почти всегда носила такие платья. В Хасфурте они держали магазин национального костюма: народные баварские платья, пальто и куртки в таком же стиле.