И началась между ним и старухой холодная война. Проходя мимо ремонта, она останавливалась и в окошко сообщала: «Написала на вас заявление в защиту прав потребителей». Или: «Ждите проверки из Роспотребнадзора». — «Да пусть хоть Бэтмен приходит», — огрызался Василь. «И Бэтмен придет, будьте спокойны».

Старуха не знала, кто такой Бэтмен. Все ее угрозы были пустые, просто от бессилия, никто из тех, кого она на него «натравила», к Василю не приходил. «Заберите свои туфли и разойдемся по-хорошему», — предлагал он. Старухе бы пойти на мировую, язык прикусить, но она упрямая. Бывало, встанет у ремонта и бурчит так, чтобы кругом слышали: «Не знаю, как вообще можно в такое место обувь отдавать, здесь же все портят». Но туфли — не забирала.

Настал день, когда старуха не пришла. На следующий ее снова не было. Через какое-то время Василь даже забеспокоился — где клиентка, что же ругаться не идет. А однажды он услышал, как разговаривают две покупательницы. Одна другой говорила, что ее соседка из квартиры напротив померла. «Это какая соседка? — интересовалась вторая. — Та, у которой пудель?» — «Я ж объясняю — та, что напротив. Волосы еще красила в сиреневый цвет. А с пуделем живет наискосок». — «Да что ты говоришь?» — вяло сокрушалась вторая. Женщины ушли. А Василю стало муторно, он понял: они говорили про его клиентку. Скончалась, значит, она, вот и не приходит. Он про погибшего человека дурное говорил. Бабка была, конечно, не сахар, но все равно так нельзя. Сиреневые лапти до сих пор почему-то лежат в отказной коробке.

Сегодня настроение такое ужасное… Он решил от сиреневых туфель, наконец, избавиться. Только нужно это сделать с уважением к покойнице. Завернул их в пакет. Надел куртку. Ульяна посмотрела вопросительно.

— Туфли иду… выносить. Померла заказчица. Давно уже. Что ж им лежать?

— Хотите, я выкину?

— Нет, тут нужно деликатно. Не на помойку. Вышли на улицу, где уже почти стемнело.

Сразу озябли. Погода такая, что как ни кутайся, тепло не будет. Дома сейчас хорошо бы чай пить или что покрепче. Возле комплекса почти не осталось машин. Фонари тусклые, раздолбанный пандус весь в склизлых бурых листьях. Урны переполненные, ветер таскает по земле бумажки и всякую дрянь. Осень все сделала некрасивым. Видно, что здание старое. Сквозь яркие вывески кое-где проступают мутные буквы — надписи на рекламе бывших арендаторов.

Зашли в парк, положили пакет на пень. Сразу же из кустов вышли два милиционера, спросили, что в пакете и что они вообще тут делают. А он и забыл, здесь же сегодня пикеты целый день дежурят, криминалисты работают. А они со свертком. Полицейский пакет поднял. «Что в нем?» — спросил. А сам смотрит на них как на врагов, полиция умеет зыркать так, что сразу виноватым себя чувствуешь. А положение-то у них действительно странное. Два дурика притопали в сумерках в парк, чтобы пакет там оставить. С лаптями.

«Туфли, всего лишь туфли», — ответил он. Как объяснить, что умерла старуха, с которой он ругался, и он хочет почтить ее туфли и тем самым и ее память? Бред какой-то. Полицейский пакет развернул, увидел туфли, помолчал. «А документы у вас есть?» — поинтересовался. Пришлось идти с ним в комплекс, паспорта-то там. Ульяна попыталась возбухать, мол, что такое происходит, мы ничего не сделали, что вы до нас докопались, но он ее локтем в бок пихнул. С полицией раздражаться и права качать бесполезно. Раз у тебя документы попросили, надо показать, и все тут, никакие отговорки не помогут. Чем громче возмущаешься, тем дольше тебя будут мурыжить. Работа у полицейского такая. Собачья работа. Ты его тоже пойми — он тут с утра дежурит на холодном ветру, еще, может, и не жрал. Доброты от него и понимания не жди. Ему, может, сходить к ним в комплекс — единственный шанс обогреться.

Состава преступления полицейский не нашел. Не запрещено у нас относить старые рваные туфли в парки и оставлять там. Но паспорта листал медленно-медленно, каждую страничку перечитывал, помучить хотел. Вроде как знаем мы вас, невинных овечек. Сегодня вы туфли в парк подбросить хотели, а завтра бомбу принесете. Василь заглянул в паспорт Ульяны, когда полицай его листал. Надо же, на фотке-то Ульяна какова! Прическа другая. Волосы у нее были более длинные, отчего лицо смотрелось как-то интереснее. Глаза подведены, лоб фарфоровый. Личико как у куколки. Если б она к нему тогда пришла устраиваться, кто знает, чем бы закончилось их сотрудничество. Ей-богу, не устоял бы перед такой штучкой.

«Мои года — мое богатство» — оно, конечно, так, но к этому богатству всегда полагается нагрузка. Вместе с жизненным опытом получай пожухшую шею и морщинки под глазами. Все, конечно, в комплексе видели, что к Василю менты явились и документы у него проверяли, стыдоба-то какая. Погребальную церемонию им сорвали. Ты уж прости, старуха с сиреневыми волосами. Я даже не знаю, как тебя зовут, но пусть на том свете у тебя всегда будет удобная обувь. Ульяна увидела, что он курит, и тоже попросила у него сигарету. Он помялся, но дал. Если Ульяна закурила, это сигнал — вечером дома выпьет. И правда, когда они вернулись в комплекс, она смоталась в «Продукты» и вернулась с бутылкой вина. Завернула в пакет, конспираторша, но и так понятно, что она там прикупила. Иногда она позволяет себе кирнуть, не то чтобы слишком часто. Но алкоголь ей употреблять вообще не следует. Наутро все будет по лицу видно. Придет еще более бледная и будет весь день вялая, заторможенная. А говорить ей: «Не пей, Ульяна» — вроде как не его дело. Имеет человек право расслабиться? Он и сам сегодня, наверное, примет граммов триста водки. С груздями, которые в парке нашел и засолил. Все говорят — плохие это грузди, радиоактивные, а вы скажите — что вообще хорошего в этой жизни осталось? На месте, где они росли, вообще труп нашли. Ульяна снова перекурила и вернулась еще более мрачная. «Вот и все. Осень сделала последний вздох», — сказала. Очень точно она выразилась. Поднялся ветер и оборвал с деревьев остатки листьев. Еще утром была какая-никакая, но осень, а теперь до первого снега наступит одна беспросветная тоска. Тут не только вина захочется выпить.

Вика

Когда она поинтересовалась: «А что за Иван? Какой он?» — Кирилл сказал: «Он высокий». Потом-то он, конечно, выдал много других фактов, но первая информация о муже, которой ей пришлось довольствоваться, — это его выдающийся рост. Кирилл мог бы сказать, что Иван умен. Или богат. Или что он разведен и бездетен. Но по какой-то причине брякнул, что тот высок. Таким и предстал в первый раз Иван в ее воображении: долговязое существо на длинных-предлинных ногах, а на месте лица — темное пятно ретуши.

Кирилл потерял в больнице двенадцать килограммов. Худоба его не красила. Впадины на щеках делали красивое лицо грубее и старше. И еще несколько дней после того, как смертельная опасность миновала, ее пугало лицо Кирилла. Оно в буквальном смысле почернело, будто вся кровь под кожей спеклась. «Обычное дело при повреждениях печени», — сказал врач. Кириллу перелили несчетное количество чужой крови, а «нежизнеспособные ткани печени» попросту иссекли.