Ульяна ничего не отрицала. И на суде вела себя спокойно. Сидела равнодушная, ударить ее хотелось. Ни раскаяния, ни слез. Призналась — да, убила. «Была пьяна, мы сильно поссорились. Он хотел меня бросить, и что-то такое на меня нашло… В общем, как он ко мне спиной повернулся и я поняла, что он уходит навсегда, достала молоток, догнала и стукнула его. Он прошел еще немного, по инерции, и упал. Он умер, ему уже было не помочь, а что со мной станет — мне было все равно. Решила — найдут, значит, так надо. Сильно и не пряталась».

А молоток Ульяна действительно обронила, тут он не ошибся, и потом в темноте найти не смогла. Очень это в ее духе. Собаки потом его раскопали, он в листве лежал. К обеду следствие уже знало, как зовут жертву, которую нашли без документов, осталось только преступника найти. А преступник в это время рядышком чай с брусничным листом заваривал. Поняв, что молоток сапожный, перво-наперво опера задумались о близлежащих ремонтах обуви, а прежде всех о Василе, потому что его рожу уже на месте преступления видели. Дальше все знают, что было.

Но не только Ульяниным бельем следствие потрясло. Распутали такой ком грязного бельишка, что хватило бы на роту. Оказывается, убитый какое-то время встречался с Викой, давно уже. А сидел он за то, что брата Викиного ножом по пьяни порезал. Такой вот сплелся клубочек из знакомых ему людей. В суде все встретились, всех вызывали как свидетелей. Виктория сказала, что слыхом не слыхивала про то, что ее бывший собирался съехаться с Ульяной. Но в любом случае ей плевать. Она вообще с Андреем Кононовым с тех пор, как он сел, отношения не поддерживала. Он — прошлое, давно забытое. Ульяна тоже, оказалось, не в курсе была, что ее «любимый» с Викторией когда-то жил. Странно смотрелись рядом эти соперницы — хрупкая грустная светленькая Виктория и рыжая всклокоченная Ульяна, которая молнии глазами метала будь здоров. Уж как она смотрела на Вику… От таких взглядов керосин без огня загорается. Плохой то был взгляд. И сама Ульяна — черная какая-то, проклятая баба, все, что ее хоть каким-то боком коснулось, сразу херится.

В общем, после того суда у всех все пошло вкривь и вкось. Его, Василя, выжили с насиженного места на старости лет, чтобы начальство некоторые неприятные моменты не вспоминало. Иван с Викторией развелись как-то быстро, торопливо — ему продавщица из «Продуктов», которую он встретил на улице, рассказала. Сначала кафе Виктории работать перестало, потом продавщицы обратили внимание, что она сама в комплекс не приходит, а потом уже узнали, что разошлась она с мужем. Потом у Ивана комплекс его отсудили, так что где теперь Иван обретается, никто не знает. Брата Викиного, красавчика, тоже никто не видел с тех пор, как он съехал из своего автосервиса. Новые хозяева комплекс переоборудовали под склад. Когда шел ремонт, одного гастарбайтера чуть не насмерть прибило упавшим сверху куском кирпича. Следует ли удивляться, что парень стоял ровнехонько в том месте, где прежде был ремонт обуви?

В общем, долго еще Василя трясти начинало, стоило ему вспомнить про Ульяну, в такую пучину злости и отчаяния он из-за нее погрузился. Пусть катится ко всем чертям из его жизни.

Но однажды, когда он, заварив чаю, включил телевизор и стал краем глаза смотреть новости, он ее увидел. Сюжет был показушный, расфуфыренный — в одной исправительной женской колонии в Ленинградской области наладили производство ортопедической обуви. Ведущая в приталенном костюмчике напялила на себя грубые ботинки, которые должны были исправлять плоскостопие у деток, чтобы зрителям их продемонстрировать. Ботинки его заинтересовали, и он сделал погромче. Ведущая говорила, что многие заключенные благодаря новым рабочим местам получили возможность не только погасить судебные иски, но и исправиться, нащупать колею новой жизни, «наполненной радостями честного и труда». Взяли интервью у лучшей работницы, видимо, подобрали зэчку поприличнее, у которой рожа не пугающая и которая говорить может складно и внятно, — и поставили ее перед камерой, чтобы она подтвердила, что все они на предприятии не нарадуются своей новой интересной работе. Но когда он увидел, кто эта зэчка, чаем-то поперхнулся. Ульяна, как ни странно, выглядеть стала на зоне гораздо лучше. Когда волосы у нее не торчат в разные стороны, а зализаны аккуратно, ей идет. Косынка придала ее облику какую-то элегантность. Ей надо носить платочек, с ним она похожа на этакую деловитую комсомолочку, а не на тетеху. Опять же, она похудела, скулы обрисовались интересно, и лицо от этого только выиграло. «Скажите, а вы умели работать с обувью до того, как попали сюда?» — спросила ведущая. Она явно ожидала, что заключенная, как дрессированная, скажет, что прежде ничего в этом деле не понимала, — подводила Ульяну к разговору про ПТУ, которое работает при зоне и обучает зэчек новой профессии. Но Ульяна сказала дерзко, как она умеет: «Нет, я прекрасно справлялась с этой работой и на воле. А спасибо за это я хочу сказать человеку, который открыл для меня мир обуви, был моим наставником и столькому меня научил». И, пользуясь секундным замешательством ведущей, добавила уже дрогнувшим голосом: «Надеюсь, он сейчас меня слышит». В этот момент она поднесла руку ко рту, в глазах ее стояли слезы. Василь готов был поклясться — Ульяна назвала его по имени-отчеству, хотела дозваться, вот только когда монтировали сюжет, его ФИО вырезали. Но он-то понял. И что тут с ним началось! Чай в чашке запах вдруг прошлым, этими дурацкими травками, которыми она его поила, — всеми сразу. Вспомнил он и шуточки, которыми они обменивались, и то, как однажды Ульяна всю ночь просидела в ремонте, чтобы помочь ему выполнить заказы на утро, а чтобы он не спал, пела песни советских лет.

Он и сам пустил слезу, сидя перед телевизором. Чашку поставил на столик, потому что рука задрожала. Полночи не мог спать, дважды принимал капли, а утром первым делом пошел узнавать, как называлась та колония и можно ли отправить посылку одной из ее заключенных. И если да, то что туда можно положить. Размяк, одним словом, старый дурень. Тряпка он, из-за одного доброго слова поскакал преступнице передачку собирать. Да что уж там, он и к билетам приценился. Поезд туда в удобное время уходит, всего ночь в пути. Все-таки столько вместе пережили, надо бы повидаться.

— Вам какую коробку? — спросила почтальонша.

— Спасибо, у меня своя. — Накануне он как раз освободил коробку с обувью, за которой все равно уже никто не придет. Для посылки в самый раз.