Алисе нужно было дождаться затмения.

* * *

Хамам был достаточно большим и темным, чтобы девочки не видели друг друга до самого конца купания. И хотя Лейли втайне испытывала облегчение, Алиса теперь волновалась больше прежнего. Ей нужно было снова остаться наедине с мордешором, и как можно скорее. Она не сознавала, что болезнь Лейли распространяется так быстро, и боялась даже думать о том, что случится, если она немедленно не предпримет что-нибудь по этому поводу.

* * *

Накупавшись, вся компания воссоединилась у входа. После мытья Алиса и Оливер будто заново родились, хотя и чувствовали себя слегка неуютно в старой замызганной одежде. Поход за свежей значился последним обязательным пунктом в их программе, и Беньямин поспешил откланяться, сказав, что вернется, как только продаст шафран. Друзья договорились встретиться здесь же перед заходом солнца, чтобы вместе насладиться праздником, – и никто, даже Алиса, не заметил, как Беньямин вложил сиреневый цветок ей в карман.

Лейли упрямо боролась с нарастающей тревогой из-за того, что она развлекается в городе, пока в сарае ее дожидаются сорок немытых трупов. На этот раз она твердо решила подарить себе несколько часов отдыха перед возвращением в тот беспросветный мрак, которым была ее жизнь. Поэтому она уверенно провела Алису и Оливера сквозь толпу – при этом подсознание девочки продолжало искать папино лицо среди множества других – и сопроводила их к своим любимым магазинам на главной дороге. За тринадцать лет Лейли ни разу не купила себе ни одной обновки, но это не мешало ей любоваться лавками издалека. Она и теперь не переступила бы порог этих заведений, чьи витрины разбивали ей сердце, если бы не обещание новым друзьям. Они в самом деле были перепачканы от воротников до ботинок и являли собой зрелище такое позорное, что помощь Алисе и Оливеру могла считаться услугой не только им, но и всему населению Чаролеса.

Лейли держалась в стороне, пока они перебирали бесчисленные вешалки с мехами и плащами, и высказывала свое мнение, только когда ее спрашивали напрямую. В остальном она предоставила спутникам наслаждаться богатым выбором. Откуда же ей было знать, что они использовали магазинные стойки как прикрытие для важного разговора? Старательно шурша одеждой, Алиса описала Оливеру иссохшие конечности Лейли, и они торопливо зашептались, обсуждая, как ей помочь. В конце концов оба пришли к выводу, что наилучшим выходом будет не пускать ее домой так долго, как получится. В этом была своеобразная логика: пока Лейли не использует магию мордешора, ее болезнь не распространяется еще больше. Интересная теория.

Тем временем Лейли размышляла, как приятно проводить время с людьми, способными думать о чем-то помимо смерти. Приятно и непрактично. Она не могла дурачить себя вечно. Девочка слишком остро ощущала, что попусту тратит время в городе и пыжится изобразить беспечность, когда на самом деле у нее есть работа – неизбежная и неотменяемая. Чем дольше Лейли оставалась наедине с этими мыслями, тем труднее ей становилось думать о чем-либо другом, – хотя Ялда изобиловала удовольствиями, способными развлечь и отвлечь кого угодно.

Минуты множились.

Прошел час, и Лейли (которая до сих пор лишь подпирала косяк и временами пожимала плечами в ответ) перестала замечать и вопросы Алисы, интересующейся ее мнением по поводу очередной шляпки или пальто, и хмурые взгляды Оливера, гадающего, в какие лабиринты разума опять убрела мордешор. Лейли больше не могла притворяться, что ей есть хоть какое-то дело до их забот. К нынешнему моменту она потратила три с половиной часа (не будем забывать, что обратная дорога обещала занять еще полтора) на какие-то глупости, в том числе последние два – на принятие повторной (совершенно ненужной) ванны. Девочку по пятам преследовало ощущение бесполезности. Каждая потерянная минута причиняла ей почти физическую боль, каждый нырок солнца усиливал гложущую ее тревогу, и чем тревожнее она становилась, тем сильнее уверялась в одной простой истине:

Она совершила огромную ошибку, решив поиграть в экскурсовода для этих чужаков.

* * *

Чаролесцы поддерживали дружеские отношения со всеми созданиями, среди которых обитали, а потому городское законодательство касалось не только людей, но и животных. Существовали специальные нормы, позволяющие гражданам производить товары и услуги, а в обмен получать от линяющих лис, волков, норок и кроликов излишки меха, которые затем использовались в зимней одежде. Для чаролесцев это была чрезвычайно выгодная сделка, а теперь ее оценили и Алиса с Оливером, которые наконец-то приоделись по погоде.

Их выбор был одновременно модным и практичным, а финальное сочетание цветов и тканей шло каждому как нельзя лучше. Оливер приобрел традиционную меховую шапку с висячими ушами, ярко-красный кашемировый шарф, теплые перчатки, пальто до колен из тяжелой черной шерсти, плотные угольно-серые брюки и блестящие черные сапоги для верховой езды. Новая одежда так подчеркнула его природную привлекательность, что чаролесцы, проходя мимо, невольно замедляли шаги и поворачивали головы ему вслед.

Алиса тоже блистала. Теперь ее белоснежные волосы были обернуты пестрой шерстяной шалью; узор «пейсли» из синих, зеленых и красных пятен приятно контрастировал с бледными чертами девочки, придавая ей особенно эфемерный вид. Шаль дополнял высокий чепец, удерживавший ее на месте, и плотная фиолетовая накидка, под которой скрывалось золотое шелковое платье с отделкой из кашемира. Новые ботильоны выглядели на редкость щегольски, все же оставаясь удобными, а цветок шафрана, который Алиса вовремя обнаружила в испорченном пальто, благополучно перекочевал в карман юбки. Несмотря на все попытки не выделяться, они с Оливером составили невероятно эффектную пару – хотя Лейли, по-прежнему маячившая у дверей в своем алом капюшоне, лишь оглядела их с головы до ног, убедилась, что с покупками закончено, и вышла, так ничего и не сказав.

* * *

Лейли Лейла Фенжун была где угодно, только не здесь.

Ее сознание наконец соскользнуло с крюка в голове, который удерживал девочку в этом мире, и теперь она словно парила над толпой, равнодушная и замедленная, не замечая попыток друзей вызвать у нее хоть какие-то эмоции.

Одним словом, она умирала.

Теперь она переживала смерть по-настоящему, всерьез, физически ощущая происходящие в ней перемены. Она почти слышала, как болезнь проносится по коридорам ее плоти, обрывает нервы и топчет внутренние органы. Руки неудержимо тряслись, ноги грозились подломиться. Координация движений становилась все хуже, и хотя Лейли по-прежнему видела лица своих спутников и слышала их голоса, у нее не было сил ни на одно слово. Она будто поставила тело на автопилот, предоставив вести кому-то другому.

Та ее часть, которая еще сознавала себя, забилась в дальний уголок разума, дрейфуя на волнах накатывающего и затихающего гула и покорно ожидая, когда все закончится. Предсмертная боль приходила приступами: то накрывала сокрушительным цунами, то касалась самыми кончиками бесплотных пальцев. Вшитые в подкорку инстинкты все равно заставляли Лейли переставлять ноги – одну за другой. Какая-то ее крупица помнила, что нужно оставаться человеком, несмотря на искренние попытки девочки это забыть.