* * *

Поезд оказался пугающе знакомым.

Алиса с Оливером прибыли в Чаролес на точно таком же транспорте; единственное отличие заключалось в том, что их вариант передвигался под водой.

Представшая их глазам конструкция выглядела как бесконечная цепочка восьмиугольных призм. Они были целиком собраны из стеклянных панелей, которые скреплялись между собой латунными шарнирами. Такие же шарниры соединяли вагончики. Большинство из них стояли на огромных металлических колесах, – а те, в свою очередь, на проложенных в земле бороздах. В целом поезд казался более современной и надежной версией лифта, в котором мокли Алиса с Оливером, и это вызвало закономерную опаску у наших многоопытных путешественников. Увы, особого выбора у них не было – поэтому оба лишь вздохнули, молча понадеялись, что на сей раз их транспорт не треснет по дороге, и пошли за Лейли и Беньямином искать свободные места.

До прибытия на полуостров поезд заезжал еще на несколько станций, так что у них ушла пара минут, чтобы найти две открытые призмы. Беньямин со своей повозкой занял ровно половину одной из них – и предложил, чтобы все прочие разместились в соседней. Однако Алиса и Оливер обменялись многозначительными взглядами и через секунду заявили, что лучше разделиться: Алиса поедет с Беньямином, а Оливер с Лейли. Это было довольно странное решение, которое несомненно требовало объяснений, но времени на дискуссии уже не оставалось. Лейли была в растерянности, Беньямин – в (тихом) ужасе, и с предложением никто не стал спорить. Так что Алиса с Оливером попрощались, заняли места в соседних вагончиках и приготовились к долгой поездке в город.

* * *

Несмотря на мороз, день выдался прекрасным.

Пейзаж за окном словно сошел со страниц сказки: завитушки ветвей пушились снегом, проглядывающее сквозь тучи солнце укрывало белые поля хрупкой позолотой, птицы громко выражали недовольство холодом, и хотя это был странный, невероятный и по-своему волшебный день, за ним явно спешила необыкновенно студеная ночь.

К счастью, стеклянные вагончики были оборудованы плюшевыми сиденьями и наполнены магией, которая распространяла внутри уютное сухое тепло. Стоило Оливеру занять скамью напротив Лейли, как состав дернулся. Девочка сняла футляр с костями и вдруг поняла, что не может взглянуть своему спутнику в глаза. Она его не игнорировала – нет, больше нет, – но в Оливере что-то неуловимо изменилось, и эта перемена заставляла ее нервничать. Что, если он снова применит магию убеждения и впутает ее в какие-нибудь неприятности? Лейли не могла отделаться от этой мысли. Но хуже всего было другое. Она знала, что он сам выбрал ехать с ней – в то время как скорее предпочел бы уединение, – и хотя ей несомненно предстояло выяснить причину, Лейли уже не была уверена, что хочет ее знать.

При этом Оливер явно не собирался заговаривать первым.

В итоге Лейли заставила себя поднять глаза, впервые за много лет ощущая робость. Сегодня ее радужки казались еще серебристей обычного, потому что лихорадочно блестели от множества чувств.

Оливер так и не проронил ни слова.

Вместо этого он склонился вперед, оперся на локти и с неожиданной серьезностью посмотрел ей в лицо. О, что за дивная сила заключена в торжественном молчании! Сосредоточенность совершенно преобразила взгляд и облик Оливера, внезапно обнажив суровость, которой Лейли никогда раньше не замечала, и – необъяснимым образом – нежность, которую она в нем даже не подозревала. Такая перемена очень ему шла (и, главное, нравилась Лейли), что в нынешних обстоятельствах было довольно неловко. Увы, девочка ничего не могла с этим поделать. Лицо сострадающего человека наполняется негромким, но бесспорным достоинством, и эта грань Оливера не только удивила мордешора – она ее напугала.

Что-то было ужасно неправильно.

– В чем дело? – спросила она наконец. – Что не так?

Оливер отвел взгляд и прижал кулак к губам. Затем, после долгого молчания, закрыл глаза, опустил руку и очень тихо и спокойно произнес:

– Почему ты уверена, что скоро умрешь?

* * *

Зима решила показать характер. Диагональный град перечеркивал горизонтальный снег, затухающее солнце едва скользило по закованным в лед ветвям, в отдалении нарастал шипящий гул полузамерзших водопадов. День медленно перетекал в вечер. Солнце, решив поторопить смену часов, нырнуло к земле, и из-за туч выплыла бледная луна. За деревьями промелькнул мохнатый олень; мимо поезда радостным галопом промчался табун вороных коней. Горы на горизонте дремали, надвинув снежные шапки, но в сердцевине их величественного спокойствия уже зарождался будущий гром.

И все же…

В маленькой стеклянной кабинке было немыслимо тихо.

Ветер нашептывал в щели шарниров, умоляя допустить его к беседе, но никакой беседы не было. Лейли прижала пальцы к дрожащим губам, боясь, что если произнесет хоть слово, то просто сломается. Хотя она отчаянно пыталась унять толчки, сотрясающие сейчас огромный мир внутри нее, кости в футляре все равно выводили предательскую чечетку.

Она не знала, что ответить.

Мордешор ждала от Оливера самых разных слов – но только не этих. Она была до такой степени не готова к его ясновидению, что теперь не могла ни скрыться за маской нарочитого удивления, ни притвориться возмущенной.

Оливер Ньюбэнкс, со своей стороны, мог ждать ответа до бесконечности. Он вольготно расположился на скамье, обитой лавандовым плюшем, и разглядывал картины за окном с таким интересом, будто в жизни не видел ничего подобного, – хотя вряд ли его настолько впечатляла даже прекрасная чаролесская зима.

На самом деле он умирал от тревоги.

Оливер и правда привязался к Лейли. По сути, она нравилась ему так, как вообще может нравиться незнакомый человек. Было что-то особенное в этой девочке – что-то, чего он не мог объяснить сам, – заставляющее возвращаться к ней снова и снова. Оно же категорически убеждало его, что Лейли не имеет права умирать – ни сейчас, ни когда-либо в будущем, и уж точно не до тех пор, пока не узнает его получше. Потому что, как ни трудно различить магию, сплавляющую одно сердце с другим, Оливер Ньюбэнкс не мог отрицать: нечто удивительное произошло в тот миг, когда он впервые увидел Лейли Лейлу Фенжун.

Отныне он был отмечен волшебством, невидимым глазу, и опутан чувствами, от которых не надеялся освободиться.

Чувства вообще странная штука.

Иногда они выстраиваются медленно: один кирпичик тщательно подгоняется к другому в течение многих лет упорного труда. Однажды возведенные, такие здания поистине нерушимы. Но иногда они вырастают спонтанно, за какое-то мгновение; кирпичи просто беспорядочно валятся сверху, засыпая сердце и легкие – да и тебя самого вместе с ними, если придется.

До сих пор Оливеру была знакома только нежная симпатия.

Он долго, по камешку выстраивал привязанность к Алисе. Она была невыносимой, раздражающей, мудрой, очаровательной – она была его лучшим на свете другом. Но хотя Алиса несомненно жила в его сердце, она никогда им не владела – не так, чтобы пульс срывался в галоп, руки тряслись без видимой причины, а в животе завязывался холодный скользкий узел. Не так, чтобы разрушать его до основания – и воскрешать в следующий же миг.