лица стянуло. Подавить безымянную тоску, ползущую изнутри, можно, только сбежав с холма во всю прыть.

* * *

В Аркадию Крох возвращается в разгар утра. Он выжат. В свежем свете лес кажется более диким, менее безобидным, совсем как чащобы из книжки братьев Гримм, населившей его детство кошмарными существами. Он выходит на куст ирги, густо усеянный ягодами, и сначала собирает их в подол своей футболки, но потом приходится все-таки снять ее и завязать мешком, чтобы донести все.

Запах Аркадии он чувствует еще до того, как видит или слышит ее: сегодня чистка сортиров. Сельхозотдел компостирует дерьмо, смешивая его с соломой, и разбрасывает по полям как удобрение. Ассенизаторы уже за работой.

Издалека доносится людской шум – это ежедневное собрание Кайфунов, на которое все психованные, слетевшие с катушек, измученные и разрушенные ЛСД братья приходят, чтобы поведать, что привиделось им во сне. Теплится надежда, что братство и любовь смогут вернуть их самим себе, хотя пока это удалось лишь немногим. Кайфуны прибывают еженедельно, бесконечный поток страдальцев. К каждому приставляют двух взрослых Опекунов, оберегать их от самих себя. Хотя Кроху и совестно, но он рад, что пока еще слишком молод, чтобы работать там полную смену. Он ненавидит присматривать за Кайфунами, гнев и страх у них так сильны, что заражают, кажется, и его.

Крох выходит на Овечий луг, где от росы трава еще зеленей. Он кладет футболку с ягодами на землю, срывает пучок молодого клевера и трет, трет им лицо, чтобы скрыть следы слез, пока не чувствует себя умытым. Щеглы, как летучие рыбы, выпархивают из травы к солнцу и возвращаются обратно в траву, которая вздымается и волнуется на ветру. Вот теперь он в силах войти в Едальню, влиться в утреннюю суету. Он знает, что женщины похвалят его за ягоды. Даже, может, дадут добавку хлеба. Бережно прижав ношу из ягод к голой груди, он снова пускается в бег.

* * *

Он должен пойти полить Шмальплот, ту плантацию травки на островке. Ханна, занятая в Пекарне, просила его об этом; но еще до того его, оказывается, направили на работу. Коул и Айк вместе идут в сад, и, зная, что с прополки легко ускользнуть, Крох с каким-то волнением в груди хочет сказать лучшим своим корешам, чтобы они остановились и подождали его. Однако Хелле с чего-то решила, что напарница Кроха – это она. И она уже толкует свое.

…не могу работать на улице, говорит она и в объяснение сдвигает горловину футболки с плеча; видна сожженная солнцем кожа. Кроху хочется положить на нее руку, почувствовать воспаленный жар, но Хелле морщится даже от касания тонкой ткани, ей больно. Она без лифчика. Давай пойдем в Новичковую, а? – и, понизив голос: Посмотрим, смогу ли я нарыть наркоты.

Да? Он искоса на нее смотрит, любопытствуя насчет наркоты.

Она видит это и спрашивает: Почему ты ненавидишь меня сейчас, Крох?

Вот еще, говорит он. На самом деле ты мне как раз нравишься.

И ты мне на самом деле тоже, говорит она, пожимая его предплечье. Ее обкусанные ногти, ее холодные руки. Ты тут единственный парень, кроме моих братьев, кто никогда ко мне не пристает.

Он так много может на это сказать, что замолкает совсем. Они молча идут к Сторожке и Новичковой деревне, этому скопищу брезента у Выездной дороги. Он думает о поникших растениях на маленьком островке, об их скручивающихся по краям листьях, и должен сосредоточиться на следующем шаге по мягкой земле, а затем и на следующем, чтобы не сорваться в бег.

Потому что помимо того, что гнетет чувство долга, что-то под его легкими гудит от счастья от того, что он идет рядом с прекрасной Хелле. Зрение его обострилось. Каждый лист в фокусе, птичьи трели переплетены в нечто замысловатое и стеклянное. Вдалеке люди копаются в саду. Человек, что несет рабочим воду в ведре, – один из дюжины тех чуваков с бакенбардами, которые, явившись в Аркадию, выбрали себе имя “Волк”. Волки приходят и уходят: рыскают Медведи, Лисы, Ястребы, Соколы и Шакалы. А женщины – это Радуги, Солнышки, Весны, Дождики, Луга, Звезды. Каждый день прибывают новые Вороны, новые Осени. Всех уже не упомнишь. Когда по вечерам в Восьмиугольном амбаре показывают кино: яркие подводные приключения, снятые каким-то французом, или странные, мрачные черно-белые фильмы (груды тел в Аушвице; глазное яблоко в разрезе) – и Крох, отведя глаза от стены, на которую проецируют изображение, видит одних только чужаков, он начинает в панике вертеть головой, чтобы отыскать хоть одно знакомое лицо. Есть хорошие Новички, которые верят, что труд, бедность и простая еда – это благо. И есть другие – нахлебники, Кайфуны и Беглецы, люди, которые тут прячутся, разрушители чистых верований Старых аркадцев.

Сколько же новых людей, говорит Хелле. Хотелось бы мне, чтобы у нас был способ выпалывать сорняки. Конструктивная критика не работает с теми, кому на окружающих наплевать.

Крох до того удивлен, что осмеливается посмотреть Хелле прямо в лицо. Просияв ему магнетической улыбкой Хэнди, она трогает языком зубной фиксатор, который умудрилась поставить себе во Внешнем мире. Не оторвать глаз от телесного цвета краба в пещере ее рта.

Откуда ты знаешь, о чем я думаю? – спрашивает Крох. Он надеется, что читать мысли она не умеет.

Мы похожи, говорит она. Ты и я. Мы замечаем. То, о чем ты думаешь, написано у тебя на лице. Например, вчера, на Уроке фотографии, ты пристально смотрел, как цепочкой ползут муравьи, и я видела, как понемногу ты стал представлять себя одним из них. Ты думал, как расчленить кузнечика, какой он огромный рядом с тобой, как ты тащишь его под землю, а затем о темноте внизу, о том, какие там тропки, пещерки и зальцы, как там пахнет и каково это, жить в полной броне. Все вокруг так заняты, что, кажется, никто не замечает подобных вещей. Кроме тебя.

Земля легонько уходит из-под ног от того, что прочесть Кроха так же легко, как абзац в книге.

Меж тем они пришли в Новичковую. Лиза держит планшет с зажимом, а Скотт записывает в нем имена людей, которые явились сегодня утром. Публика, как всегда, подозрительная: Кайфуны с землистыми лицами и дикими аурами, беременная мать с двумя голодными детками, молодая пара обжимается на оранжевом полотенце. Лицо у Лизы усталое, под глазами круги.

Вы вовремя, обращается она к Кроху и Хелле, а потом поворачивается и зачитывает с планшета два имени: Арманд Хаммер и Пенелопа Коннор. Первый – молодой мускулистый Беглец с гвоздиком в воспаленной перегородке носа. Поминутно он принюхивается к тому, что у него оттуда сочится,