class="p1">Существует книга поэта и публициста Феликса Чуева «140 бесед с Молотовым» — расшифровка устных бесед Чуева с Молотовым в 1969–1986 годах. Книга впервые вышла в 1991-м и Молотов, скончавшийся в 1986 году, не авторизовал текст. Но профессиональные историки оценивают книгу Чуева весьма высоко.

Микоян и Молотов никогда не были друзьями, хотя позже жили в Кремле на одном этаже в соседних квартирах и общались, что называется, семьями. Отношения Микояна и Молотова — это отношения коллег по работе, не меньше и не больше. Когда Сталин укрепит свою единоличную власть, он приблизит Молотова; Микоян же, наоборот, постарается реже бывать в кабинете отца народов. После ХХ съезда Микоян и Молотов станут политическими противниками. Молотов останется правоверным сталинистом до последнего дня и не простит Микояну критику культа личности. Молотов станет одним из тех, кто приложит руку к искажению исторической памяти о Микояне.

Пока же они только познакомились и присмотрелись друг к другу. Молотов прямодушно сообщил, что в Нижнем будет трудно: местные товарищи чужих не любят, вдобавок злоупотребляют алкоголем.

Предупреждён — значит вооружён. Микоян приехал в Нижний Новгород в первые дни октября 1920 г. готовый ко всему.

2

В Нижнем Новгороде

Его ждал холодный приём. Руководители нижегородских большевиков сразу же объявили, что должность председателя губкома партии ими упразднена, все решения принимает Бюро комитета, а если должности для нового товарища нет, то и делать ему в Нижнем нечего. Однако Микоян не смутился и ответил, что его направил ЦК, и, соответственно, отозвать может только ЦК. И если товарищи не могут направить его на нужный участок работы, то он, Микоян, сам найдёт такой участок. Надо полагать, нижегородские большевики не были осведомлены о деталях биографии Микояна и не представляли, с кем имеют дело.

Назначенцу предоставили койку в рабочем общежитии, в комнате с несколькими соседями.

Микоян отправился в нижестоящие партийные организации города, для начала — в городской комитет, потом на завод в Сормово, перезнакомился со всеми активистами, предложил любую помощь. В низовых организациях отношение к чужаку было другое: его никто не рассматривал как конкурента. В сохранившемся письме к Екатерине Шаумян от 14 октября 1920 года Микоян описал обстановку тех дней как «очень неприятную».

Сначала руководители губкома сделали вид, что Микояна просто не существует. Потом, когда увидели, что чужак не только не стушевался, но и начал действовать самостоятельно, сменили тактику, и, наоборот, взвалили на новичка большую часть текущей работы. В Бюро губкома его избрали только спустя год, сначала Микоян стал работать в губисполкоме (как до него Молотов) и там фактически вёл отделы народного хозяйства, продовольственный, лесной, земельный, топливный, финансовый, национальный, агитационный, руководил союзом молодёжи и возглавлял губернскую газету «Нижегородская коммуна».

Наконец спустя месяц после приезда, ему выделили комнату в доме бывшего нижегородского губернатора, превращённом в коммунальную квартиру, — там теперь жили члены губкома, у каждого по комнате, кухня — одна на всех.

Обосновавшись, Микоян рассудил, что пора наладить и личную жизнь, и написал в Тифлис Ашхен, предложил ей переехать к нему. Ашхен приехала в конце 1920 года вместе с младшим братом, 19-летним Гаем Туманяном. Микоян помог родственнику устроиться на Сормовский завод. Гай вскоре перебрался в рабочее общежитие, а Анастас и Ашхен зажили своей семьёй. Хотя брак они не регистрировали. Тогда большевики культивировали свободное сожительство: захотели — сошлись, захотели — разошлись. Скажем, Никита Хрущёв и его третья жена Нина Петровна Кухарчук жили вместе с 1924 года, а брак зарегистрировали только в 1965 году, когда оба стали пенсионерами.

К тому же Ашхен опасалась, что её родители не дадут благословения. Ашхен приходилась Анастасу троюродной сестрой. Армянский обычай запрещал такие браки. Втайне от Анастаса Ашхен написала письмо домой, сообщила матери о свершившемся факте, и мать, Вергиния Туманян, отреагировала с возмущением. По крайней мере, так события выглядят в пересказе Микояна: сам он письма тёти Вергуш не читал. К Вергинии он относился всегда с благодарностью и огромным уважением, но о том, чтобы оступиться от своей единственной любви, не могло быть и речи.

Двадцать второго декабря 1920 года в Москве открылся VIII Всероссийский съезд Советов. Микоян присутствовал на нём как делегат от Нижегородской губернии и снова слушал выступления Ленина.

Прошла зима, с 8 марта 1921 года Микоян снова в Москве, на этот раз делегат Х съезда ВКП(б) — на этом съезде Ленин провозгласил переход к новой экономической политике.

В том же году началась беспрецедентная засуха и недород. Сам Микоян называет цифры: от голода в различных губерниях страны пострадало в общей сложности 30 миллионов человек, из них в Приволжских губерниях — 17 миллионов. Погибли 3 миллиона.

Нижегородская губерния никогда не была плодородным краем. Более половины области занимали (и до сих пор занимают) леса. Хлеба, выращиваемого крестьянами, хватало на полгода, потом его приходилось докупать в юго-восточных уездах, в Мордовии. Неурожай сильно ударил по губернии. Туго пришлось заводским и фабричным рабочим — они выживали только за счёт своих огородов.

В июле 1921 года ЦК РКП(б) назначил Микояна уполномоченным ВЦИК по проведению сбора продналога по Нижегородской губернии. Должность, говоря современным языком, «расстрельная». В большинстве крестьянских хозяйств забирать было просто нечего. Крестьяне ели лошадей. Семенное зерно прятали. Если и его пытались отобрать — бунтовали. Спекулянты продавали за золото даже картофель. Продотряды сталкивались с вооружённым сопротивлением, и тогда в сёла и деревни заходили регулярные части РККА. Выдачу продовольственных пайков промышленным рабочим ограничили или вовсе прекратили, часть предприятий временно закрыли.

Положение тогда спасли массированные закупки продовольствия и семян на внешних рынках, а также значительная помощь международных неправительственных организаций, прежде всего АRА[4].

Сам Микоян называет цифру в 27 миллионов пудов (около 430 тысяч тонн) продовольствия, поставленного в Советскую Россию неправительственными организациями (ARA, Красный Крест, Международный рабочий комитет и др.) и благодаря активной деятельности верховного комиссара Лиги Наций по делам беженцев Фритьофа Нансена. Но цифры эти, надо предполагать, попали в мемуары Микояна задним числом; сам он не сотрудничал с иностранцами и голод 1921–1922 годов описывает довольно кратко. И тому есть серьёзная причина. Микоян перестал быть революционером, и превращался в управленца-хозяйственника, у него постепенно стали формироваться свои собственные представления о сельском хозяйстве страны, живущей в условиях рискованного земледелия. Эти свои представления он будет отстаивать всю жизнь, он будет полемизировать со Сталиным и едва не поплатится за это жизнью, а после смерти вождя он первым заявит, что вся социалистическая аграрная политика была сплошным провалом.

Ситуация не выправится ни при Хрущёве, несмотря на все его усилия, ни тем более при Брежневе.

Представим себе человека, который сталкивается с голодным бунтом в 1921 году, в первые годы советской власти, в Нижегородской губернии, а потом — с голодным бунтом в 1962 году, в Новочеркасске, через 40 лет после установления советской власти. Что чувствует такой человек? Очевидно, ничего, кроме глубокой горечи.

3