— Думаешь, у нас своих героев нет? Не-е-ет…

Савоська сказал, что Горюн называется на самом деле не так.

— По-нашему она называется Светлая. На устье — деревня Бичи… Нгоати-Бичи — значит они живут. Далее деревня Хальбо. Знаешь, что такое Хальбо? — спросил гольд у заспанного Ильюшки.

— Знаю. Рыбалка! — ответил тот.

— Хальбо! Как раз не так! Рыбалка! Нет! Место, где притоняют рыбу. Рыбалка, может, посреди реки тоже есть. А что такое гольд? Знаешь? — обратился старик к Терехе.

Тот ухмыльнулся.

— «Гольд» — такого слова нету. Нас зовете «гольды». Немец говорил: гольд — золото. Русский откуда-то взял — гольд и гольд. Есть деревня, где живут наши. Называется Гольди. А русский думал, так все наши люди называются. «Кто там живет? — спросили. — Гиляки?» Я ответил капитану: «Там деревня Гольди».

— Сказал, что другой народ оттуда начинается, а он не дослушал, он всегда торопился. Все скорей записывал и говорить со мной не стал. Так написал на карте. А я был молодой. Ну, думаю, оп потом догадается и все узнает. А он ни черта не догадался, и стали звать нас, как богатых немцев. А мы сами, мы — наши люди, весь род… как Нгоачи-Бичи — там живут. Экспедиция ходит, а не понимает.

Утром Пахом пришел к соседям.

— Егор, поедем в церкву. Все уж поехали нынче. Заночуем там, завтра с утра еще помолимся.

Егор знал, что все поехали в церковь. Дед ему давно говорил, что сегодня придется ехать.

А у Егора душа болела за сына. Василий ушел на охоту и не возвратился вовремя. Правда, он парень умелый и осторожный, но чего на свете не случается.

Приходилось ехать в церковь без Василия. Знал Егор, что Васька удал. Тихий обычно, да, говорят, тихие еще бедовей. Пока как будто Василий ничего не натворил. Как-то жаль было отцу своего парня. Василий часто скучал почему-то и все думал. Татьяна все дразнила его, что влюбился в проезжую генеральшу.

— Поедем! — сказал отец и велел ПЕтровану: — Закладывай.

Пахом вздохнул облегченно. Он боялся, что Егор откажется. А поп велел Пахому приехать с Кузнецовыми.

— Дом у Бормотовых большой, а народу сколько! И братья не делятся, и сыну не велят, — сказала Наталья мужу, когда Пахом ушел. — Ты уговори его. Я с Аксиньей, а ты — с ним. Ильюшка не смел, сам не попросится.

— Скажу попу, — бойко сказала Татьяна. — Поп-то все укажет. Пахом послушается.

— А ты разве не едешь? — спросил Егор.

— А я домой пойду. Мужик слег, болен.

Егор жил не в ладах с попом. Но детей приходилось приучать к церкви, посылать на исповедь. Егору пришлось приучать детей уважать священника.

Наталья надела крытую хорошим сукном шубу, шаль. Бабка вышла в полушубке. Дед Кондрат сел на облучок и взял вожжи.

Егор пошел к брату.

— Что же ты не едешь? Поедем, мы ждем тебя.

— Нет, я не поеду, — ответил Федя.

— Что так?

— Я больной совсем. Трясет.

— А подводы с богомольцами уехали. И мы ждем…

— Дуня идет! — воскликнула Татьяна. — Принарядилась как барыня.

— Илья мой умчался! — входя, сказала Дуня.

— Богу молиться?

— Нет, поехал гулять. Мне скучно — ни спать ни лечь. Ребят моих увезли в церковь. Дом пустой. И у тебя пусто. Сплясать бы нам.

… Дуня просила Илью: «Побудь со мной. Все уехали, мы одни, голубочек мой, чернявенький мой!»

Но Илья не стал ее слушать. А единственный раз можно было побыть наедине, два дня побыть вместе, пока старики и вся семья на миссионерском стане.

«Останься, Илья! — просила Дуня. — Молю тебя!»

Она стала перед ним на колени и обняла их.

А Илью опять ждали в лавке у китайца, близ почтового станка Бельго, в восемнадцати верстах отсюда. Оп прошлый раз сгоряча и в досаде пообещал им приехать, когда Дуня не захотела кататься. Илья чувствовал, что получается нехорошо, что либо жену обидит, либо товарищей. Но жена человек свой, никуда-то не уйдет, она его любит. А перед товарищами будет стыдно, нехорошо отступиться от данного слова. Над ним и так ямщики посмеиваются, что он у жены под каблуком.

Илья не слушал Дуняшу и одевался.

«Илья! Илья, ты обидишь меня, — приговаривала она. — Илья, я давно уже терплю, смотри, смотри — худо будет!»

С тем они и расстались. Илья сунул в карман карты…

— Соломенная вдова! — воскликнула Дуняша. — Дядя Егор, оставайся с нами, не езди в церковь… Мы с тобой давай спляшем! — бойко сказала она Кузнецову.

— Ты еще не уездилась?

— Кадрель?

— В пост-то… Грех разводить!

— Делов тебе! Ты, говорят, купца-китайца в пост мутузил, да еще в великий! За красивую девку, говорят. Грехи-то отмолил?

— Отмолил. А что?

— А ты с девками гулял когда-нибудь?

— Как же! Хоть и теперь. Вот откроем прииск, и гулянка будет, пир на весь мир. Так не едешь, Федя?

— Совсем силы нет.

— А я куда же, его не кину здесь одного-то, — спохватилась Татьяна.

Егор уж заметил, что у молодых бабенок глаза блестят, они чего-то хотят затеять.

Таня закутала ребятишек и вышла проводить.

— Что же ты, Татьяна? — с оттенком укоризны спросила бабка.

— Да уж берите ребят с собой.

— Ты давно не была, — ответила Дарья. — Да я и сама не люблю этого попа.

Рыжий священник часто ссорился с Дарьей, однажды обозвал ее колдуньей.

«Какая же я колдунья! Я людей мыться учу, водой, с мылом, лечу травами», — отвечала она.

«Лечат лекарствами доктора, — отвечал поп, — а это есть знахарство, колдовство. Лекарства надо приготовлять химически, на то наука, аптекари. А ты — темнота…»

Потом у попа болела поясница, и он приехал в деревню, осторожно спросил Егора, нет ли у его матери каких-нибудь средств. Бабка Дарья дала травы, и поп вылечился. Старуха была на исповеди и подтвердила перед богом, что в колдовстве неповинна, что знает все травы, какие растут. Новые, здешние травы она угадывала и пытала сама и сверяла свои открытия с тем, что уже знают про здешние травы гольды.

Поп отпустил ей грехи…

— Так сама не едешь? — спросила старуха стоявшую на морозе Татьяну.

— Нет.

— Все стали болеть, — сказал дед Кондрат, рассаживая внуков в широкие розвальни. — Научились. Раньше об этом никто не думал и слышно не было. Кто заболел — помер, и все. А теперь друг перед другом выхваляются — у меня, мол, тут болит, а у меня вот тут. Городские — те не стыдятся, еще и скажут, в каком месте болит. Срам! Верно говорили прежде, что грамотников будет больше, чем лапотников. Все будут одной веры, а толку не будет.