Федор Кузьмич Барабанов говаривал про попа, что нынче копит рыжий деньги, а не меха…

Перед отъездом Егор перетолковал с попами о школе и церкви в Уральском.

— А не хочешь, Егор Кондратьевич, чтобы сын твой Василий на сельского учителя сдал? — спросил его отец Алексей.

Кузнецовы поехали домой. День был не долог, но солнце ярко горело, словно близилась весна. Лошадь прядала ушами.

«Едем как из дальней дороги», — подумал Егор.

Столько обо всем наслушались и про все наговорились, что, кажется, много времени прошло.

Деревня открылась за буграми, дорога тут была прямая, через лес и пашни, а не кривунами по реке, через торосы, как прежде. Кони зарысили. Догнали мальчиков-гольдов. Они вдвоем шли с котомками. Видно, с утра отпущены попом домой. Не ближний путь шагать им до стойбища Бельго. Егор велел своим потесниться. Маленьких гольдов посадили в кошевку и прикрыли меховым одеялом. Один сразу задрожал, озноб почувствовался сильней, когда мальчик стал согреваться.

— Чаем тебя напоить, — сказала бабка Дарья, — да уложить спать на полати. Потом уж дойдешь домой. Может, и попутчики будут. Разве можно в такой мороз пешком. Вот они и болеют с детства. Кашляют, а говорят, что мороза не боятся.

— Где-то Василий, — сказал Егор. — Что-то с ним…

— Ничего с ним не станется, — ответила Наталья. Но в душе и она беспокоилась.

Таня выбежала встречать приехавших.

— Где Василий?

— Дома. Он устал с охоты, — ответила Татьяна как-то боязливо, как показалось Егору. — Бедняга ваш Васька, — громко сказала Татьяна, входя в избу. — Замаялся.

Василий живо спрыгнул с полатей.

— Ты куда это забрался? — удивилась Таня. — Повыше бы!

Вид у Васьки виноватый, он как побитый.

«Где-то таскался, может, совсем не на охоте, — снимая доху, подумал Егор. — На грамотного чего не подумаешь! А часто он как виноватый. А будто добрый и кроткий».

— Ну, чего расселся? — грубо сказала Василию мать. — Пособи дедушке раздеться, иди коней распряги, дела полон рот, бесстыжий, а от тебя водкой разит. Книги разложил, все читаешь. Читарь какой нашелся!

— Я не пил! — ответил Вася обиженно и ушел.

— Что ты его обижаешь! — сказал отец насмешливо.

— Его обидишь!

— Он в самом деле пришел из тайги, замаялся…

Татьяна прыснула.

— Ты что?

— Ничего. А что я? — строго спросила Татьяна у Егора.

Послышались колокольцы. Вихрем промчались мимо избы Ильюшкины кони.

— Вот как молодые-то постятся! — приговаривал дед, еще не находя себе места на лавке, зная, что чем-то заняться надо, но еще не зная чем.

Вид сына Егору не понравился. Что-то он все же натворил на этот раз.

— А Федька где? — спросил дед.

— Все там же.

— Что такое! — удивился старик. — Все болеют. Еще фершала им не хватало.

В протаявшее окно видно было, как Илья выскочил из саней, открыл ворота, заехал во двор, и ворота закрылись.

Наталья заметила тревогу в глазах Татьяны. Та замерла и окаменела, на ворота глядя.

… — Я больше не хочу тут жить! — сказала Дуняша мужу. — Я тебе изменила.

Илья обмер. Этого он не ожидал. Дикие глаза его загорелись, и он крикнул:

— Делимся!

— Да ты отцу скажи.

— Что там отец! — кричал Ильюшка как от боли. — Делимся, и все! Сейчас же!

— Как это сейчас? — улыбнулась Дуняша, и лицо ее стало теплым, а Илье от этого стало еще больней. Он готов был разреветься.

— Куда идти-то? Избы у тебя нет.

— Изба будет живо. Лес есть! — Глаза Ильи сверкали с каждым словом, как пароходные фонари в непогоду с порывами ветра. — А пока пойдем в старую избу к Кузнецовым. И все!

— Пока своей не будет, я никуда не пойду. Или уеду в Тамбовку.

— Да ты что?

Илья еще не знал и не думал, на самом ли деле изменила ему жена или нет. Но все, что она говорила, казалось ему таким страшным, что он согласен был сделать все…

— Вот ты все молчал и ухмылялся. Эх ты! Гром не грянет, — сказала ему жена.

— Я сейчас к Ваське пойду. Он и его отец никогда мне ни в чем не откажут. Мой товарищ, Васька отдаст мне избу…

— Не смей! — мертвея лицом, закричала Дуня так страшно, что Илья обмер. Впервые в жизни она закричала.

Ворота заскрипели. Въехали подводы. В избу зашли родители.

… На другой день Илья привез сухие бревна, которые были наготовлены у него на заимке давно. Он попросил Егора определить уровень и отвес. Пришел китаец Сашка Кузнецов — приемный сын Егора. Втроем они начали строить дом.

За обедом Пахом спросил:

— Что же это ты?

— Я сказал, что делимся! — спокойно ответил Илья.

— И все?

— И все!

На другой день Илья продолжал работу с Сашкой. Егор с артелью мужиков, не ожидая бумаги из Хабаровки, начал постройку школы.

Прошло рождество, Новый год наступил, минули крещенские морозы, пришел обоз с казенных золотых приисков, и Василий уехал с ним в низовья. А за бумагой в город поехал кореец Николай.

С каждым днем все выше поднималось солнце и все жарче палило, ветры становились все злей и стужа лютей. Но когда заберешься в затишье, то почувствуешь на лице теплоту предвесеннего луча.

Ночью в доме Бердышовых, где жил крещеный гольд Савоська, родной брат жены Ивана Карпыча, и где обычно светился по вечерам одинокий огонек, вдруг вспыхнули ярко все окна. А перед этим в сумерках слышны были колокольцы. Сначала никто не обратил внимания, не редкость звон их на проезжем тракте.

Лампы в новом доме зажигались, только когда приезжал хозяин.

— Иван тут! — сказал, входя в дом, Петрован, старший сын Егора. Был он худ, лицо у него плоское, как тарелка, он рус, брит, неразговорчив.

Вспомнил Егор, как, придя на плотах когда-то, переселепцы долго не видели Бердышова. Таинственный хозяин не являлся долго в свою зимовьюшку — единственное строение, которое застали тут крестьяне. Оно стояло близ ключика, на вырубке.

За подпертой палкой дверью лежали котлы на полу, на нарах — выделанные шкуры и одеяла, с потолка свисали свежие, добытые зимой шкурки и пучки сухой травы. Проводник переселенцев — казак Кешка Афанасьев — отвалил тогда кол, дозволил посмотреть жило старосела. Зимовье это цело еще до сих пор, оно стоит все там же, по обе стороны от него построились большие избы.

… Однажды под утро крестьяне, жившие в палатках, услыхали, что хозяин приехал. Лаяли собаки, в тумане люди таскали какие-то грузы. Тогда и началось знакомство новоселов с Иваном Карповичем, с его женой — гольдкой Ангой и с дядей Савоськой. Иван пришел на Амур, когда еще не было тут русских, и женился на гольдке.