– Это все сказочки, Корс Кант Эвин. Тебе ли не знать, что такое брак! Это уговор, и больше ничего. Это все равно что случить мою свинью с твоим хряком-производителем и ждать появления поросят. При чем тут любовь?

Анлодда сжала в пальцах подол рубашки, словно хотела прижать ее плотнее к телу.

Пальцы барда тем временем пытались развязать треклятый гордиев узел на поясе, а узел только сильнее затягивался с каждым биением его сердца.

– О, как цивилизованно! – пробормотал он сквозь стиснутые зубы. – Так кто тут у нас римлянин?

– Я та, кто есть, – холодно парировала Анлодда. – Я не та, за кого ты меня принимаешь.

Что-то такое было в ее голосе, отчего у Корса Канта похолодело в груди.

– И кто же ты такая?

– Быть может, я твой самый страшный сон. Быть может, я более багряна, чем кровь. Я – девушка и ее тень, скованные, как доспехи рыцаря. – Она ненадолго умолкла и постояла, теребя в пальцах складки рубашки. – Корс Кант, я могла бы перебрать половину туник в гардеробе Гвинифры, ожидая тебя! Скажи честно, ты собираешься что-нибудь делать или нет? Я скоро окоченею от холода, а ведь даже не знаю, хочется мне этого или нет, да и позволила бы я тебе хоть что-нибудь сделать со мной, даже если бы хотела! Но ты мужчина, ты должен уметь принимать решения. Carpe diem , так бы ты, наверное, сказал, вместо того, чтобы.., в общем, гнались гончие за лисой, а потом упустили ее, не поинтересовавшись, хочет она этого или нет!

Вид у Анлодды был такой, что никак нельзя было назвать ее изнывающей от страсти и желания. Она смотрела на занавешенную дверь, словно ждала, что кто-нибудь войдет и помешает им.

«Но почему она не прогоняет меня и не надевает тунику?» Корс Кант растерялся окончательно, он не в силах был сдвинуться с места. Он хорошо понял созданный Анлоддой образ двух гончих.

«Нет, я буду настоящим римлянином, упорным и бесстрашным, и возьму то, что принадлежит мне по праву! „Carpe diem!“ Корс Кант рванул упрямый пояс вверх, намереваясь снять его через голову. Но предательский кожаный ремень врезался ему в шею. Задыхаясь и хрипя, юноша попытался снять ремень вместе с туникой, и наконец ему это удалось, он стоял перед возлюбленной в одних штанах. Наконец он протянул дрожащую руку и коснулся щеки Анлодды.

Анлодда закрыла глаза, сделала робкий шаг вперед, но отвернулась. Развела в стороны руки, зажмурилась…

– Ну, давай, – прошептала она. – Сними с меня сорочку. Только не порви. Это я у принцессы взяла.

Она вся дрожала. Кожа ее была мертвенно-бледной. Корс Кант спросил:

– Ты.., девственна? «О, прошу вас, боги и богини, пусть так не будет, пусть не мы оба… А что, если.., если вдруг у меня не получится?»

– Нет, конечно, нет! – выкрикнула она, и ее лицо и плечи побагровели и стали почти одного цвета с волосами. – Что за глупый вопрос. Корс Кант! Ты же знаешь, что у нас, харлекских вышивальщиц, с-с-сотни любовников! – Она открыла глаза и задышала медленнее и ровнее. Глаза ее стали похожими на крошечные темно-зеленые точки в белых озерах. – Разве мы не внутри храма поклоняемся богам? Разве не должен убийца вонзить клинок в короля?

Улыбка исчезла с ее губ, выражение лица стало равнодушным.

«Странно она представляет себе любовь», – подумал Корс Кант.

Он шагнул поближе к возлюбленной, нежно коснулся ее груди под тонкой тканью сорочки. Соски затвердели, манили его руки к себе. Единственный тусклый светильник отбрасывал по комнате таинственные тени.

Анлодда напряглась, затаила дыхание. Она по-прежнему сильно дрожала.

А потом… Корс Кант покачал головой и опустил руки.

– Нет, любовь моя, – прошептал он. – Я хочу дать тебе только то, что ты действительно хотела бы получить.

Анлодда шумно выдохнула. Облегченная улыбка тронула уголки ее губ… Тронула и пропала. Девушка раздраженно воскликнула.

– Корс Кант Эвин! Как ты смел соблазнить девушку, а потом жестоко отшвырнуть ее! Это же все равно что приготовить к пиру мясо, а потом не съесть его.., не то, что не съесть, даже не подать на стол!

Однако она не могла скрыть переполнявшей ее благодарности.

А он смотрел на ее вздымавшуюся и опадавшую грудь и гадал, удастся ли ему еще когда-нибудь вот так, беспрепятственно полюбоваться ею, прикоснуться к упругим соскам нежными пальцами. И как ему узнать, когда с Анлодды действительно упадет сорочка?

Анлодда завела руки за спину и сцепила пальцы.

– Думаю, будет другое время и место, – решительно объявила она.

– А-а-а, а теперь нам что делать?

Она растерялась и довольно долго не могла взглянуть Корсу Канту в глаза. Взглянув, отвернулась к окну, посмотрела на половинку луны, на затянутое туманом звездное небо.

– Не знаю.

– Мы когда-нибудь… – Она не пошевельнулась, и Корс Кант решил задать вопрос иначе:

– А когда же будет верное место и время.

– Не знаю. Но сейчас все не правильно. Я не знаю слишком многого, и это печалит меня. Я даже не знаю, что я чувствую, не говоря уже о тебе.

– Я люблю тебя, – возразил бард, стараясь вложить в голос всю искренность, на какую только способен человек.

– Это только слова.

– Это правда! – оскорбление воскликнул Корс Кант. «Вот интересно, – заговорил в нем друид, – а Мирддин благословил бы такой брак? Рождена-то она свободной, но пока что – простая вышивальщица.., не друид, не посвященная в искусства. И даже не богачка».

– Мое сердце мне так не говорит, – печально проговорила Анлодда, – потому что я дрожала, как старый дядюшка Лири с похмелья. Пока – нет.

– Но твоя красота!.. Твоя кожа бела, как морская пена, волосы подобны пламени, отраженному в спокойных водах озера!

– Волосы у меня багряные, – вновь сердито поправила Анлодда юного барда.

– У тебя что, глаз нет, и ты не видишь ничего выше моей груди? Ты не обманешь меня глупыми строчками из друидских стишков! Думаешь, девушка так и бросится тебе в объятия и растает от страсти только из-за того, что ты будешь сравнивать ее со всякими там озерами, морями и прочими географическими штучками? Пф-ф-ф!

Глаза ее полыхнули пламенем, она прищелкнула пальцами.

– Под тюрбаном моим кроется гораздо больше, нежели под платьем, знай это, и клянусь Иисусом, Марией и Медб, скорее Ирландское море станет теплым, чем я позволю тебе снова коснуться меня!

И она торжественно указала на дверь – совсем как греческий актер, дурно играющий роль Юноны.

Ошеломленный таким внезапным оборотом дела, Корс Кант, пошатываясь, побрел по комнате, волоча за собой смятую тунику. Отодвинув в сторону занавес, он оглянулся, увидел смущенное, искривленное гримасой муки лицо возлюбленной.., уверенности в этом лице было не больше, чем в его собственном. Но была ли хоть тень желания под этой мукой? Хоть тень? Он покачал головой и вышел в коридор.