В глазах Эффи промелькнуло понимание.

— Ты тоже понимаешь, что Торн опасен? Вот если бы императором стал Сезар…

— Не думай об этом! И уж точно не смей говорить вслух! Подобные речи могут посчитать изменой, бог весть чем это обернётся.

Эффи не сводила с лица Гаитэ просящего взгляда:

— Гаитэ, поклянись мне, что не знала о заговоре против моего мужа?

— Клянусь — ничего не знала! Даже не догадывалась.

— Я могу этому верить? Могу рассчитывать на твою поддержку?

— Сделаю для тебя всё возможное, Эффи. Всё, что смогу.

Девушки обнялись, стараясь забыть о недавней размолвке.

Впрочем, обиды в их сердцах действительно не осталось.

— Мне пора, — с сожалением Гаитэ выпустила Эффи из дружеских объятий. — Скоро увидимся.

Возвращаясь в свою комнату Гаитэ не ожидала визитёров. И уж совершенно точно не ожидала натолкнуться на Сезара, который, по её расчётам, должен был держаться подальше.

Он выглядел взволнованным, бледным и измученным.

Впрочем, каким бы он не выглядел, ему совершенно нечего было делать у неё в спальне!

— Мы может поговорить? — спросил он.

В голосе его звучал жар, о котором Гаитэ успела позабыть за последние месяцы.

— Разве мы не поговорили вчера, сеньор?

— Не могли бы вы, ваше величество, отослать ваших девушек?

По горящим, как угли, глазам Гаитэ поняла, что он не отступит. Впрочем, что душой кривить? Она бы и не желала этого.

— Подождите за дверью, — кивнула она фрейлинам и дождавшись, пока те вышли, воинственно обернулась к собеседнику.

Позволить себе с нежность смотреть на Сезара она не могла. Но ничто и никто не помешает ей получать радость от стычек с ним.

— Что вам угодно, говорите быстрее. Мой муж ждёт меня. А, как нам обоим известно, ждать Торн не любит.

— Я помню чья вы жена и кто вы теперь, Гаитэ. Не стоит напоминать мне о пропасти между нами. Я так же не в силах забыть о ней, как и преодолеть. Когда-то всё могло быть иначе, но вы отвергли меня, хотя и любили. Не отрицайте правды, Гаитэ! Не нужно. Стараясь выстроить между нами стену, вы готовы бросаться обвинениями, как заслуженными, так и нет. Не перебивайте, прошу! Я не перебивал вас вчера, так выслушайте меня сегодня. Я понимаю, у вас были поводы сердиться. Не стану отрицать моей вины перед вами и моей сестрой — я виновен. Виновен в том, что, пытаясь сохранить жизнь и крохи того положения, которое имел при отце, я поступился честью, подставив под удар ваши жизни. Но, клянусь, меня заверили, что вам ничего не будет угрожать. Вы должны были скрыться в подземной ходе до того, как началась заварушка, а в часовне вас должны были ожидать люди Торна. Но вы вчера были правы — невозможно в таких случаях удержать контроль.

— Да разве вы пытались? — спесиво вскинула голову Гаитэ. — Что вы делали вчера, когда мы пришли? Пили вино, коротая время с любовницей?

Сезар бросился к ней с такой стремительностью, что Гаитэ сжалась, подумав, что он может поднять на неё руку. Но этого не случилось. Он замер рядом, глядя на неё во все глаза:

— Вы ревнуете?

— У меня нет права ревновать вас.

— У меня тоже. Но ревности на это плевать! Я не могу перестать ревновать вопреки голосу разума! Я знаю, ты не моя, никогда моей не будешь. Знаю, Торн имеет все права, но я готов проклясть брата за каждую ночь, что вы проводите вместе. Каждый раз я словно горю, но не сгораю. И мучениям нет конца. То, что ты могла почувствовать вчера лишь тень моих мук, Гаитэ. Торн всегда тенью стоит передо мной. Мне даже просто смотреть на тебя не дано. Сегодня он опять увезёт тебя в свою клетку, ты покорно последуешь за ним, как и полагается безупречной жене. Его ты во вчерашнем не винишь — только меня.

Сезар несколько секунд смотрел ей в лицо. Вдруг выражение его лица изменилось, глаза сделались колючими и злыми. Подойдя к столу, он достал два бокала, наполняя их на треть.

Один протянул Гаитэ:

— Выпьем? За новые титулы и старую любовь.

Гаитэ не шевельнулась.

— Не желаете? Тогда, может быть, за старые титулы и новую любовь?

— Я не хочу пить.

— Прошу вас! Залечим раны, телесные и душевные?

Гаитэ не пошевелилась, пытаясь понять, в какие игры он играет.

— Что же вы? Не желаете лечиться? Или на вашей душе раны не такие глубокие, как вы вчера пытались меня убедить?

— Я не пью вина. Ты же знаешь!

— Всего несколько глотков? Неужели даже этого с вашей стороны я не стою?

— Сезар, это смешно! Для вас действительно важно, чтобы я выпила это? — Гаитэ приняла бокал из его рук, слегка взбалтывая, так, чтобы вино закружилось, колыхнувшись. — Что в нём такого? Приворотное зелье? Или яд?

Не отвечая, согнув локоть, он одним глотком, залпом, осушил свой бокал до дна. Поставив его на стол, он упёр руки в бёдра, не сводя с Гаитэ прищуренных глаз:

— Не станете пить? Почему? До такой степени мне не верите? Если бы вино подал вам Торн, вы бы его уже выпили. Но ведь я не мой брат? Я тот, в ком нет ни капли добра — одно зло! Что ж?

С каждым словом он подходил всё ближе, их вновь разделяло всего каких-то несколько шагов.

— Возможно, Гаитэ, когда-нибудь я решу, что вы недостойны моего вина.

Он протянул руку, но она отвела свою в сторону.

— Верните, — потребовал он.

Гаитэ покачала головой.

— Ну же? — настаивал он.

Она снова покачала головой.

— Тогда — пейте!

Не сводя с него глаз, медленно, Гаитэ поднесла к губам край бокала и, словно целуя, потянула темно-алую, похожую на кровь, жидкость.

Незнакомый вкус дразнил язык и раздражал нёбо, растекался жаром по венам, кружил голову. Она тяжело дышала, словно после бега, и грудь её взволнованно то поднималась, то опускалась.

Гаитэ каждым нервом чувствовала остроту желания Сезара. Жар, едва ли не запах его страсти, заставляющей её кровь приливать к щекам. Казалось, воздух вокруг полон готовой разразиться грозой; казалось между ними бежит невидимый ток, в любой момент готовый дать воспламеняющую искру.

Он словно превратился в тянущий к себе магнит, а она была сделана из железа.

Как хотелось забыть обо всём, мгновение позволить себе быть слабой.

Просто быть самой собой.

Но внизу ждёт Торн. Её муж. Их король.

Человек, в числе достоинств которого милосердие и склонность к пониманию и всепрощению не числились в списке.

Её слабость может стоить Сезару жизни. Эта мысль словно ведро ледяной воды разом смыла очарование момента.