– Что-то всё у нас летает,

И никто нас не спасает!

Под аплодисменты зрителей появились рабочие, качели были исправлены, и действие продолжилось.

– У неё всегда было хорошее настроение, – говорит актёр Максим Матвеев. – Старый театральный закон: комедию надо играть только на подъёме. И была у неё такая особенность – находиться немножко над ситуацией. В одном из эпизодов персонажи спектакля сидели на авансцене и раздумывали, как повлиять на Оргона, чтобы не состоялся брак его дочери, Марианы, с Тартюфом.

Мариана (ее играла Дарья Мороз) говорила:

– Может, я в обморок упаду?

Ей отвечали:

– Нет, это плохо. Это бездарно. Отец не поверит.

И дальше Мариана (Даша) поворачивалась к своей служанке (Марине) и жаловалась:

– Не пойму, что же мне делать! У меня нет больше сил!

Однажды Маня пронзительно на неё посмотрела и сказала:

– Нет сил? Уходи из МХАТа.

Она думала, что произнесла это тихо. Но «тихо» Маня не умела – шутку услышали в партере, и начался хохот. Даша тоже раскололась.

…У меня в том спектакле была роль молодого француза по имени Валер, который влюблён в Мариану. Предстоящий брак с Тартюфом фактически разлучал моего героя с возлюбленной. И на этом фоне я ссорился с Марианой: как же так, она выходит замуж за другого, разве это невеста! Дорина пыталась нас помирить. И у Мольера написано, что она берет Валера и Мариану за руки и говорит: «В своём ли вы уме? Вдруг этакий задор!» Но Марина от себя непременно добавляла: «Ну, ты же мужик! Сядь и успокойся». Причём от спектакля к спектаклю её экспромты менялись – мы никак не могли к этому привыкнуть, но получали невероятное удовольствие. Только так и надо комедию играть.

Вокруг «Тартюфа» было много страстей. И связаны они были не только с критикой. Когда стало известно, что художником по костюмам будет Павел Каплевич, Марина пришла в ужас:

– Он сделает из меня уродину. Он нарочно придумает мне какой-нибудь страшный костюм. Он меня уничтожит в этом спектакле…

– Дело в том, что в тот период мы были с Маринкой во врагах, – поясняет Павел Каплевич. – Это было связано с Толей Белым. В конце девяностых, когда Толя закончил институт, она попросила меня помочь найти ему работу. Я устроил его в Театр имени Станиславского, потом – к Олегу Меньшикову в «Товарищество-814». А потом… так произошло, что… я как бы так слинял от всей этой истории. Плюс у нас с Мариной произошла нелепая ссора по другому поводу. Я на что-то обиделся, она… Мы не так друг друга поняли. Но что случилось, то случилось, такая была жизнь. А в результате «Тартюф» нас помирил. И до конца жизни мы уже не расставались.

В 2005 году петербургский режиссёр Юрий Бутусов приступил к репетициям «Гамлета». Громкую премьеру обещало участие в спектакле знаменитого актёрского трио: Гамлет – Михаил Трухин, Клавдий – Константин Хабенский, Полоний – Михаил Пореченков.

Москва ожидала сенсации. Телевизионщиков не пускали на репетиции. Интернет молчал. Интерес подогревала ещё одна неожиданная деталь: на роль Гертруды режиссёр утвердил Марину Голуб.

«Это театр редкостной правды, удивительных переживаний, – говорила Марина в преддверии премьеры. – Меня это наполняет таким светом. Я очень устаю, очень волнуюсь. Для меня это новый этап в жизни»[22].

«Мы с Юрием Бутусовым поняли, что Гертруде до раскаяния нужно огромный путь пройти, – говорила Марина Голуб. – Она жертва своей безоглядной, подчас наивной любви к Клавдию. И потому отношение её к страданиям сына довольно высокомерное. Он говорит мне: «Мать, что ты наделала?» Я ему отвечаю: «Да, и что. Я люблю этого человека, что ты хочешь от меня?» И тогда он начинает упрекать: «Да вы убили его…»

Свое преступление Гертруда понимает не сразу. Она вроде и слышит Гамлета, но не верит в то, что Клавдий был способен убить её первого мужа. Она, скорее, поверит в помешательство сына, чем в злодеяния Клавдия. И в этом ее трагедия»[23].

При скупости внешних средств (лицо каменное, взгляд высокомерный, тяжёлый, жесты властные) Марина Голуб играла состояние шока.

«Актриса играет непривычно сдержанно и скупо, – отмечала в рецензии Наталия Каминская. – Впечатляет сам контраст в этой паре Гертруда – Клавдий, где последний явно и намного моложе. Выходит, королева не только слишком поспешно выскочила замуж, но еще и за мужчину, годящегося ей в сыновья. Ничего не поняла, ничем, кроме бабьего инстинкта схватить последний шанс, не руководствовалась. И когда сын раскрывает ей глаза на произошедшее в семье, пугается, как загнанная овца. Голуб замечательно играет трагедию беспомощного испуга – с этого момента ее королева буквально дряхлеет у нас на глазах»[24].

…В спектакле была сцена, где она оставалась с Гамлетом наедине. В центре стоял огромный стол, напоминавший не то судейскую трибуну, не то театральные подмостки. Гамлет в звенящей тишине разворачивал перед матерью всю картину содеянных злодейств и свою систему доказательств: «Я зеркало поставлю перед вами, где вы себя увидите насквозь».

И вдруг на мгновение в лице надменной красавицы королевы читался испуг («Ты что задумал!»), который переходил в насмешку («Он меня заколет»), а далее – в угрозу («Не подходи! Караул!»).

Гертруда на наших глазах становилась ранимой, подбирала среди множества привычных приемов-ухищрений тот, который остановит Гамлета, – от шутки и доброй материнской усмешки до предательских угроз и нападок. И оттого, что Гамлета было уже не сломить, голос Гертруды терял былую уверенность, срывался в отчаянный крик. Для неё признать поражение – это не стыд, не позор, не отчаяние, а нечто жуткое – вещь почти что смертельная.

– С Марининой эксцентрикой и темпераментом вползать в шкуру Гертруды было совсем непросто, – говорит помощник режиссёра Наталия Кольцова. – Сказать, что репетиции шли тяжело – это ничего не сказать. Юрий Николаевич любит и этюды, и зарисовки, и эксперименты. Пробует сцену со всех сторон… Он вообще-то мучитель. Может, например, в день спектакля изменить финал, чтобы всё по-живому было. Пробует множество вариантов. И то, что Марина фонтанировала, ему, конечно, нравилось, но в какой-то момент она почувствовала полную опустошённость. Ей нужно было видеть отдачу, а Юрий Николаевич режиссёр совсем другого склада – от него отдачи не жди. После репетиций Марина, стараясь не показывать своего огорчения, уезжала домой. А на следующий день вновь входила в театр – яркая, цветущая, доброжелательная. И первым делом бежала к Бутусову: