– Она всегда была немножко так в переборе и всегда её было больше, чем надо, – говорит Кирилл Серебренников. – И об этой своей черте она прекрасно знала, поэтому говорила:

– Мне надо отсечь лишнее. Кирилл, приди, посмотри, где меня много.

И я приходил на спектакли других режиссёров, говорил:

– Мань, вот тут подбери, тут не растрачивайся…

Я прекрасно понимал её состояние. А она, кстати, понимала моё, поскольку чутьё на людей у неё было невероятное. И чем больше ты с ней общался, тем больше она «требовала» отдачи – хотела знать всё про каждый твой день, про твои замыслы и работу. Неоднократно она спасала меня от депрессии – стучала, звонила, когда ей казалось, что у меня какой-то не тот голос или она думала, что я хочу покончить жизнь самоубийством. Она приходила, ломилась в квартиру и спрашивала с порога:

– Ты не повесился? Ты не пьёшь?

– Ну почему я должен вешаться. Я просто хочу дома один посидеть…

Она очень деловито всегда выдергивала тебя из какой-то апатии. Мы понимаем, что это не просто эксцентрика – это огромное сердце, огромное чувствилище.

Мы очень хорошо с ней и с Толей ездили в их любимое Поленово, купались в речках, что-то придумывали, обсуждали. И хотя к тому времени мы уже много вместе работали, она не переставала подчёркивать:

– Я готова к любым твоим предложениям. Вот что ты скажешь, то я и буду играть. Главное, помни, что я есть.

При её темпераменте и любви я не забывал об этом никогда. И, кстати, никогда в жизни она не брала меня за грудки и не говорила:

– Всё, я буду играть эту роль!

Никогда и ничего она не требовала. В области театра она была невероятно тонкий, деликатный и верный профессии человек.

– У нас были свои правила игры, внутренние узоры, – говорит Народный артист России Сергей Сосновский (Джонатан Пичем). – Например, когда я должен был петь, она незаметно для зала отсчитывала такт, чтобы я вступил вовремя. Я не просил её об этом, но она чувствовала сама, что мне необходима помощь. И по сей день, сколько бы раз мы ни играли спектакль, мне кажется, что помреж объявит мой выход, я выйду на сцену и увижу Марину.

При всей переменчивости и подвижности актёрского характера у Марины Голуб была одна неизменная черта. Речь, конечно, об альтруизме – искреннем желании помочь в любой ситуации. И это относилось ко всем в равной степени: от малознакомых людей до близких подруг и коллег.

Вот лишь несколько историй…

Кирилл Трубецкой, актёр:

– После окончания средней школы я начинал работу в МХТ в приемной Олега Табакова. Работаю там и сейчас, но за это время я стал артистом. И случилось это благодаря Марине Голуб…

Олег Павлович однажды про меня сказал:

– Кириллу не надо учиться, он не ученик, он практик.

Он был, безусловно, прав, но я всё же очень хотел поступить в театральный вуз, поступал и… терпел поражение. Однажды в буфете поделился своими горестями с Мариной.

– А ты уже выбрал что-то? – поинтересовалась она.

– Да, вот репетирую.

– Давай, ты мне почитаешь, я тебе помогу.

И я почитал. Слушатель она была благодарный – не мешала, не лезла с замечаниями. Когда я замолчал, Марина сказала:

– Слушай, подучи такие-то произведения. Завтра у меня «Изображая жертву». Я со съёмок приеду в четыре, грим у меня в пять. Я приеду, пообедаю и зайду к тебе – у нас будет полчасика, мы позанимаемся.

Ну что, я артистов, что ли, не знаю! Говорят одно, делают другое. Вечно торопятся, забывают, извиняются, переносят…

Я, признаться, не очень поверил в то, что занятие состоится. Однако на следующий день в половине пятого в приёмной открылась дверь и прозвучал бодрый голос Мани:

– Кира, ты готов? Пошли!

Сидевшая рядом Ольга Семёновна (О. С. Хенкина – помощник художественного руководителя МХТ) сказала:

– Мань, ты такая молодец! Но зачем? Олег Павлович уже слушал – подсказал, в каком направлении двигаться. И у него, действительно, есть рывок…

Маня немного растерялась:

– В смысле «зачем»? Кто-то ведь должен… Мне ведь тоже помогали в своё время. Теперь моя обязанность… Я не помогу – кто поможет?

Мне было лет девятнадцать, но мне этот момент очень хорошо запомнился. Впроброс так сказала, и мы пошли репетировать. После занятия она поинтересовалась:

– Ты куда-то ходил? Показывался? В «Щуку», например, сходил?

Я говорю:

– Мне не очень хотелось бы туда поступать…

– Неважно, идёшь ты туда или нет, но надо прогнать материал.

– А я ведь там никого не знаю.

– А кто набирает?

– Любимцев.

– Это тот, который про собак и кошек программу ведёт?

– Да.

– О господи, сейчас кто только ни набирает! А что, больше некому? Но ничего, пройдёшь на общих основаниях, покажешь репертуар, и будем от этого плясать.

Ну, сказала и сказала. Утром я просыпаюсь. Смотрю в мобильный – у меня неотвеченный вызов. Я перезваниваю, на том конце провода Манин голос:

– Алло, алло, алло…

– Господи, Маня, время полдевятого… Артисты в это время ещё спят. Что случилось?

– Кира, всё в порядке. Я позвонила Любимцеву.

– Ты же сказала, что ты его не знаешь…

– Ну, не знаю. Позвонила, говорю: «Это Голуб. К вам придет от меня мальчик».

И я действительно пошёл. Спускается человек:

– А кто тут от Голуб?

– Я.

– Идёмте.

Мы поднимаемся. Сидит Любимцев в окружении нескольких педагогов. И я слышу разговор:

– А вам Голуб сама звонила по поводу него?

– Да.

– А вы знакомы?

– Нет. Ну, позвонила, говорит: «От меня будет мальчик».

Вот её легкость. Идёт «Конёк-Горбунок». Она не участвует. Но пробегает по коридору:

– А-а-а, сидят мои коньки!

Всех обняла, поцеловала и пошла дальше – в буфет.

Мне очень обидно, что её педагогический талант остался не до конца реализованным, хотя лично для меня она стала педагогом номер один.

Ольга Хенкина:

– В продолжение скажу, что Марина тратила уйму времени, чтобы выстроить Кириллу Трубецкому программу. Шла от его индивидуальности, помогла ему проявить то, в чём он особенно силён, ходила на спектакли, где он участвовал в массовке, была удивительной, можно сказать, нянькой в этом плане. Она поставила цель, что он поступит. Он и поступил.