– Не сунутся вот так прямо, как в Ираке, –согласился я. – Но давление, которое ощущаем и сейчас, резко усилится.Начнется мощная кампания обвинений… ну, в массовом геноциде, нарушении свобод,постараются так нас обгадить в глазах всего мира, чтобы мы не смели дажепротянуть руку к ядерной кнопке.

Громов коротко хохотнул:

– Ядерное оружие – не оружие войны, а оружиесдерживания. Напоминание, что это – крайняя мера. Так вот должны знать, что мы,русские, достаточно безбашенные, чтобы одним ударом опустить весь Американскийконтинент, как Бог опустил Атлантиду. Зато, мол, глобальное потепление поможетлегче перенести ядерную зиму! Я уже поручил Генштабу подумать над новойдоктриной… но о ней доложу, когда завершим перевод на… некую автоматизацию.Уверяю вас, все будет завершено за пару недель.

У Новодворского вытянулись уши, даже лицо, какпластилиновое, сузилось и подалось в мою сторону.

– Что за доктрина?.. Как можно ее принимать, не обсудивв Госдуме? Без всенародного одобрения всего народа?

– Простого народа, – буркнул Сигуранцев.

Новодворский от волнения даже не уловил издевки, сказалгорячо:

– Да-да, а вот в этом вы правы, абсолютно правы! Какможно без изъявления воли всего простого народа?

Каганов сказал утешающее:

– Ну, чего вы так, сами же говорите, что у нас всечерез задницу!

Новодворский мягко укорил:

– Вы же интеллигент, господин Каганов, в отличие отэтих… ну, этих! Надо говорить, что у нас страна нетрадиционной ориентации.

Шандырин сказал злобно:

– А вот шиш вам. Уже и всю страну в демократы записали?А вы случаем не смотрели вчерашние результаты опроса населения отношения кдемократии: послать на… – сорок три процента, послать к… – тридцатьодин процент, послать в… – семнадцать процентов, а не определились, кудапослать вас, – всего девять процентов!

Сигуранцев остановился за его спиной, дружески похлопал поплечу.

– Страна у нас многонациональная, – сказал онубеждающе. – Вот даже Мокашев и то немного Альберт, а ты хочешь всех пододну гребенку? Терроризм или фашизм не имеют национальности, когда говорят очеченах, арабах или еще о ком-то, но когда заходит речь о русских, то «русскийфашизм» скоро начнут писать слитно. Да и вообще слово «русский» – очень удобноеприлагательное, чтобы демократы к нему цепляли всякие гадости.

– А что, – огрызнулся Новодворский, – естьпредложение чем-то заменить?

Он хохотнул, а Шандырин сказал зло:

– Да знаю-знаю, чем бы вы хотели заменить… А если лучше– вообще вытереть его из всех словарей.

– Вы сами его заменяли, – ответил Новодворскийобвиняющее. – Забыли «советский»?

Они снова обратили взоры в мою сторону, я вытащил таблеткуанальгина, проглотил, потом подумал и добавил еще одну, в черепе нарастаетболь, сказал устало:

– По старинке все еще мямлят: «Если ударят по правой,подставь левую», но уже всяк понимает, что это не только не жизненно, но иаморально, ибо поощряет ударившего. Сейчас если тебя вот так по щеке, то всяксчитает, что надо в ответ садануть так, чтобы зубы разлетелись веером. Лучше всегодаже не кулаком, а бейсбольной битой, по-русски – монтировкой. А то и догнать,ногой в поясницу так, чтобы позвоночник хрустнул, а потом еще и попрыгать наобездвиженном теле.

Новодворский пробормотал озадаченно:

– Это уж чересчур…

– Но то, чтоб зубы веером, – спросил я, – выне против? То-то. А ведь даже это неадекватно. Подумаешь, всего-то простаяпощечина! Но – пришел мир жестокости. Или время жестокости. Кого сейчасудивляют постоянные взрывы бомб в жилых кварталах или бомбежки с самолетов? Иаппетита никому не портит. Сидишь так это за ужином, перед тобой на экранетеррористы взрывают кафе с толстыми юсовцами, юсовцы в ответ засыпают лагерьбеженцев бомбами массового уничтожения, мы видим в цвете и с шикарнымстереозвуком, как вместе с террористами разносит в клочья сотни женщин и детей…и со смаком кушаем жареную курицу, запиваем вином или боржоми, потом на экранепоявляются кадры взорванного школьного автобуса, и мы под вкушание горячихжареных блинчиков с мясом смотрим, как вытаскивают окровавленные детские тела…Пришел другой мир, а мы все еще мямлим старые доктрины!

Я сам удивился горечи, что прозвучала в моих словах. Всемолчали, смотрели на меня с удивлением и тревогой. Сигуранцев сказал негромко:

– Господин президент… вы никогда так раньше не говорили!

– У меня никогда так не трещала голова, –огрызнулся я.

Призрачной тенью появился Карашахин, даже не появился, авозник, я ощутил его лишь по листку бумаги, что опустился передо мной на стол.

– Самые последние данные по Рязанской области, –прошелестел над ухом серый вкрадчивый голос. – Прежде чем принести, я сампросмотрел их очень внимательно. Запросил добавочные данные и еще разперепроверил по другим источникам.

– Заслуживающим доверия? – спросил я.

– Заслуживающим, заслуживающим, – ответил он тихои ровно, но мне почудилась не то насмешка, не то угроза. – Разве я несказал, что перепроверил?

– Людям нужно доверять, – сказал я, – какговаривал великий вождь, но… перепроверять.

Никто не улыбнулся шутке, острить еще рано, этопозволительно ближе к концу трудного заседания, все смотрят с ожиданием. Ябыстро просматривал текст, а Карашахин спросил чуть громче, явно рассчитывая ина чуткие уши моей команды:

– На этот раз, похоже, вам все-таки придется… что-топредпринимать по Рязанской области.

Я поморщился, мало мне этой головной боли, еще полчасатерпеть, пока анальгин притупит, поинтересовался:

– И до чего договорились тамошние экстремисты? Пока невижу никакой зацепки для тревоги.

Карашахин сказал настойчиво:

– Господин президент, раскройте глаза. Это говорят ужене экстремисты. Губернатор Рязанской области пообещал рассмотреть вопрос овозможности референдума по своей области.

Я сказал с раздражением:

– Они что, с ума посходили?

– Нет, господин президент, – ответил Босенко оченьсерьезно. – Там очень здравомыслящие политики. Правда, это сказано наохоте, в подпитии, но корреспонденты уже разнесли его слова по местномутелевидению. Пошли слухи. Возможно, это провокация. Возможно, пробный камешек,чтобы проверить нашу реакцию. Вполне вероятно, полагают, что у нас не хватитволи стукнуть кулаком по столу.

Я покачал головой:

– Нет, Игнат Соломонович, об этом не может быть и речи.Никакого стучания кулаком. Меня избрали президентом не для этого… Более того,меня избрали из пятерых кандидатов именно потому, что я все-таки приверженецпотерявшей в последнее время популярность политкорректности. Все-такибольшинство в моей стране верит в торжество… ладно, может быть, даже не вторжество, но зато верит в справедливость идеалов добрососедства и в порядочность!