– Экстренное сообщение, – повторил он. –Эскадра американского флота час назад застопорила движение. А в данную минутуразворачивается. Сторожевые корабли вообще легли на обратный курс. Два линкорауже направились обратно через океан.

В помещении наступила мертвая тишина. Я повернулся кКарашахину:

– Как такое может быть? Они были уже у наших берегов!

– Господин президент, это абсолютно точно.

– Что известно?

Его брови взлетели на середину лба. Развел руками:

– Ничего. Клянусь, никаких открытых, шифрованных илисверхсекретных приказов не было. Адмиралу Рамбаку было приказано высадитьдесант, захватить Петербург, а командующему группой армий в Германии – сделатьбросок на Москву. Никто отбоя не давал!

Я повернулся к секретарю:

– Включи последние новости из Нью-Йорка, Лос-Анджелеса,Вашингтона.

Экраны тут же вспыхнули, взволнованные голоса дикторовсообщали наперебой, что магазины спешно закрываются, есть случаи вандализма,открытых столкновений на расовой почве. Отдельные экстремисты из числа белогонаселения не приняли предварительный подсчет голосов законных и демократическихвыборов, взялись за оружие, однако и кандидат в президенты Готентот, чья победауже не вызывает сомнений… осталось подсчитать не больше трех процентов голосов,а он побеждает с отрывом в четыре процента… так вот Готентот не призвал своихсторонников к более спокойному празднованию победы…

Лицо Шандырина, который больше всех убеждал меня отречься отпоста президента в пользу проамериканской оппозиции, вспыхнуло радостью.

– Началось!.. – сказал он кровожадно. – Имсейчас не до нас!.. Армия спешит обратно наводить порядок!

Забайкалец проговорил со странной усмешечкой:

– Да?.. Смогут ли? Во флоте четверть негров. Почти все– мусульмане. Я не уверен, что дисциплина в американской армии выше, чем воляАллаха.

Окунев смотрел на меня во все глаза, лицо медленнопокрывалось смертельной бледностью. Агутин, напротив, ликовал, хотя ясно, ихгруппу придется вычистить из правительства, а потом еще и выжечь после нихсырость и слякоть.

Я поднялся, оперся о стол. Все затихли,

– Как видим, – сказал я, – Господь Бог недает погибнуть тем, кто так для него старается, и спешит на помощь. Но это всеголишь отсрочка, а не спасение. Мы не знаем, как повернутся дела за океаном. Мыдолжны быть готовы к любому повороту событий… Кстати, Николай Степанович, высвободны. Вы неплохой юрист, вам бы вернуться к этой работе. Заявление оботставке передайте любому из секретарей. Для остальных же, как и для меня, этобыло уроком. Сделаем выводы и… будем работать дальше.

Никто не смотрел на Окунева, уважительные взгляды на мне,теперь я для всех еще и политик, точно рассчитавший, что пройдем по лезвиюножа, но все видели, как Окунев поднялся, бледный и с дрожащими губами, пыталсязаговорить, но не смог, сгорбился и пошел неверной походкой к двери. Он шелочень долго, секретарь услужливо распахнул дверь, Окунев задел плечом косяк,вывалился с таким усилием, словно рвал сотни незримых нитей.

– Продолжим, – сказал я. – Продолжим.

В обеденный перерыв Чазов подошел к нашему столу, присестьотказался, его внимательный взгляд прошелся по мне, как луч лазера.

– Несмотря на ранения… выглядите очень хорошо… Новсе-таки зайдите ко мне…

Я впервые за последние дни прислушался к внутренностям.Тугой холодный узел, постоянно терзавший меня уже где-то с пару месяцев,развязался, а холодная льдина в груди растаяла, испарилась.

– Все болезни от нервов, – напомнил я ему. –На победителях заживает все быстрее, верно?

– Лишь бы не слишком много ран, – сказал он.

– Лучше раны, чем пролежни, – ответил я. –Раны России зализывать не впервой.

Вечером, когда все разошлись, я лежал на привычной кушетке,протертой моим задом, спиной и локтями, а Чазов долго сопел, то рассматриваллистки, еще хранящие запах краски цветного принтера, то поворачивался к экрану,там проплывают, повинуясь движению его пальцев, мутные пятна рентгеновских ипрочих снимков, возникают трехмерные изображения легких и прочих органов, изкоторых я узнал только сердце, а остальное вообще странное, никогда бы неподумал, что такое во мне, как будто марсианин какой или динозавр. На некоторыхснимках пятна, иногда зловеще черные, иногда неприятно серые, чаще – цветные,но ведь и гангрена сияет всеми цветами радуги, так что, возможно, черноенадежнее…

– А как вы сами-то чувствуете? – осведомился Чазовосторожно.

– Никак, – ответил я честно.

– То есть?

– Некогда, – ответил я. – Некогда мнечувствовать себя. Надо чувствовать, что в мире деется. А там драка нешуточная,хоть все с улыбками и говорят о дружбе. Только успевай уворачиваться, и такполовину зубов вышибли… А что во мне не так? Вы в прошлые разы намекивали, что хужебыть не может… Неужели может?

Его прищуренные глаза не отрывались от экрана. Снимкисменялись все чаще, пошли в обратном порядке, некоторые Чазов просматривал понескольку раз, сравнивал с другими, хмыкал, морщился, сопел, хмурился.

– Вот этого я не люблю, – сказал он наконецбрезгливо. – Наука должна быть наукой!.. Все должно подтверждатьсяэкспериментально, или это уже не наука, а то, что нам подносят с экранажвачника. И у каждого независимого исследователя должен получаться тот же результат.Если этого не будет, это шарлатанство, если говорить прямо, без дипломатии.

– Вы о чем? – повторил я.

Он наконец повернулся в мою сторону. Цепкий взгляд ощупалменя с головы до ног, я чувствовал осторожное надавливание в местах, где онзадерживал внимание.

– Вы здоровы, – ответил он, мне почудилась в егострогом голосе досада. – И язва бесследно… но я проверил, была, была!..вот снимки, анализы. Давление – хоть сейчас в космонавты, мозг работает,студент позавидует, последствия микроинсультов рассосались, правое предсердиерасширилось, принимая добавочную нагрузку, теперь у вас сердце как у молодогобычка… Да-да, сердце – это не туз червей, как вы думаете, а мышца, ее можнотренировать, да редко у кого получается… Ощущение, что ваш организм перед лицомопасности перес… словом, испугался до икотки, слез с печи и быстренькопочистился, подремонтировался, кое-что выкинул, кое-что перестроил… жаль, чтоне могу внести в анналы.

Я поинтересовался:

– Почему?

– Не улыбайтесь так, господин президент, ротразорвется, и ухи отпадут. Вы не один такой, но ваши случаи вне норм, у каждого– свое. Мы не можем на такой зыбкой основе создавать систему лечения длярайонных поликлиник. Чему вы так мечтательно во всю пасть?

– Кто-то сказал, – ответил я, – что, какчувствует себя президент…