Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Володя, развалившись на диване, смотрел телевизор.
— Как дела, суслик? — спросил он, не отрывая глаз от экрана.
— Я сто раз просила: не называй меня так! — разозлилась я.
— Чего ты заводишься? — удивился он.
— Прости… Вымокла насквозь. Сейчас приму что-нибудь противовоспалительное и в койку. Иначе, ты меня знаешь, завтра слягу с температурой.
— Сама виновата. Зачем одеваться не по погоде…
Я виновато потрусила в ванную. Сам того не зная, любимый был прав как никогда. Я сама во всем виновата! Если бы не мой дурацкий сон, я бы наверняка надела с утра кроссовки, джинсы и свитер и не чувствовала бы себя сейчас облезлой попрыгуньей-стрекозой. Тем паче что повод для песен и плясок был лишь порождением моего больного воображения.
* * *
Я оторвалась от асфальта и взлетела. Мои ступни без сожалений распрощались с землей, мгновенно утратив не только связь, но даже саму память о ней.
«Оказывается, летать нелегко…» — удивленно подумала я.
Тело было собранным и сосредоточенным. Втянутый живот, напряженные руки по швам. Стоило мне подняться на несколько метров, и я ощутила: воздух плотный, и нужно аккумулировать все силы, чтобы преодолеть его, — расслаблю хоть одну мышцу, я упаду.
Но все равно это было ни с чем не сравнимое ощущение свободы и избранности — оторвав ноги от земли, я словно бы оторвалась от самого статуса: человек. Разорвала все социальные, психологические, генетические связи с человечеством с той легкостью, с какой обретает свободу воздушный шарик, выдернув свой нитяной хвостик из рук хозяина.
Люди внизу стали похожи на крохотных оловянных солдатиков, а Киев-город, напротив, вдруг обрел огромность и бесконечность. Я легла на живот и осторожно развела руки.
География града волшебным образом изменилась. И сейчас я летела прямо на «радугу» памятника воссоединения, за «воротами» которого сияла вдалеке Киевская Лавра — солнечно прекрасная, похожая на розово-перламутровое, выгнутое чашей нутро раковины. Я хотела туда…
Но поток ветра упрямо сносил меня влево — в сторону Днепра.
Я напрягла все силы, сопротивляясь ему, но не смогла выровнять курс. Ветер развернул мое тело, как флюгер. Лавра осталась позади — впереди раскинулся Левый берег. Я видела свой дом вдалеке, пятый этаж, распахнутые двери балкона. Если я подчинюсь, то смогу без труда приземлиться там и оказаться в своей квартире. Но мне отчаянно не хотелось домой. Мне хотелось летать, даже несмотря на то что, оказалось, это не такая уж простая наука.
Я мужественно сопротивлялась ветру, пытаясь изменить направление, — тщетно, тщетно, тщетно… Смирение представлялось подобным смерти, но ничего другого не оставалось… Может, потом… Как-нибудь в другой раз…
И тут кто-то взял меня за руку.
Я повернула голову и увидела Антона — он летел рядом, точно так же, как я, расставив руки. Он взял мою руку, и ветер исчез. Или, может, сила Антона превозмогала силу ветра — так легко, улыбаясь, он развернул меня обратно. И мы понеслись, стремительно, неудержимо, навстречу перламутрово-розовой, сияющей солнцем Лавре, смеясь от счастья и понимая друг друга без слов…
* * *
— Проснись! Слышишь, проснись…
Я мучительно открыла глаза. За окном водопадом шумел дождь. Утро было грязно-серым и рваным, словно старое тряпье. Надо мной висело злое, раздраженное лицо Владимира.
— Кто такой Антон? — мрачно спросил он.
— Антон?
— Да, Антон.
— Да никто… А что? Что случилось? Зачем ты разбудил меня?
— Ты только что три раза подряд произнесла это имя.
— Я?
— Ты. Так кто такой Антон?
— Мой сотрудник, — машинально ответила я.
— Ясно.
Владимир встал с кровати и начал одеваться. Я посмотрела на часы — шесть утра.
— Куда ты? — спросила я его.
— Ухожу.
— Куда?
— От тебя.
Я села в кровати. Было зябко и муторно. Обрывки сна и реальности перемешались в голове винегретом. Я спешно пыталась отделить одно от другого, определиться в своих чувствах, разложив их на кучки.
Я люблю Антона…
И Володя уходит, потому что я люблю Антона.
Но это был только сон, в котором я любила Антона.
На самом деле я люблю Володю.
Почему же тогда мне снится, что я люблю Антона?
И если мне снится, что я люблю Антона, значит ли это, что Володю я не люблю?
Конечно нет. Ведь сон — это одно, а реальность — совсем другое. Между ними нет никакой связи.
Володя не должен уходить!
— Подожди, — слабо выдавила я. — Ничего не было. Мне просто приснился сон…
— И что тебе снилось?
— Я летала. И он летал вместе со мной.
— Вот вы и долетались.
— Но это же смешно! — закричала я охрипшим, непослушным спросонья голосом. — Это идиотство ревновать ко сну! Мы с Антоном… мы почти не знакомы.
Володя нерешительно присел на край кровати и заглянул мне в лицо. Сейчас его серые глаза казались почти черными из-за расширенных огромных зрачков. Его зрачки глядели на меня как два знака вопроса.
— Тогда почему он снится тебе?
— Не знаю… — сказала я честно.
— Скажи мне сейчас, глядя в глаза, что ты не любишь его. — Два вопросительных знака вцепились в меня, словно два железных крюка мясника.
— Конечно не люблю… — поспешно поклялась я, стараясь, чтобы мой голос звучал правдиво.
Все три слова прозвенели неприкрытой фальшью, как всегда, когда я безуспешно пыталась соврать. Я не умела лгать — это знали все. Но абсурд нынешней ситуации был в том, что сейчас я точно знала: я говорю абсолютную правду!
— Ясно… — обреченно повторил Володя. — Все ясно.
Он встал с кровати и направился к двери, попутно смахивая свои вещи в спортивную сумку: мобильник, очки, лекарство от насморка, зачитанного до дыр Ильфа и Петрова, недочитанный детектив Переса Реверте…
Я молча хлопала глазами, пораженная предательством собственного голоса, выдавшего меня во сне, а затем лжесвидетельствующего против своей хозяйки.
На душе было забко и тоскливо, будто в пустом холодильнике.
Володя уходил от меня, а я даже не знала, что ему сказать…
Что можно сказать, если нечего говорить, потому что не было НИЧЕГО!
Что можно сказать, если сам твой голос свидетельствует против тебя, утверждая: БЫЛО!
Уже стоя в дверях, Володя обернулся и с сожалением поглядел на меня: