К третьему курсу Роберт нагулялся-накувыркался досыта. Началприсматривать перспективную невесту, благо в МГИМО они водились в ассортименте.Запросы у властителя чужих дум были строгие: чтоб подходящий папаня, чтоб самане стерва, ну и не уродина, конечно. Было несколько неплохих вариантов. Наодном уже почти остановился. Фазер замминистра, сама миленькая, типа вернаясупруга и добродетельная мать. Собирался уже киндера ей забацать, чтоб ускоритьпроцесс. Но тут на одном сейшне встретил Инну. Она была на курс старше Роба,училась в том же институте, но на журфаке. Номенклатурное дитя в третьемпоколении, английский-французский с четырех лет и прочее. Однако клюнул он нена аристократичность, а на сонную, русалочью красоту.

Черты лица у Инны были правильные, даже безупречные, но приэтом с ведьмовщинкой: полные, будто припухшие губы, очень белая кожа и тени вподглазьях – как будто после страстной ночи (на самом деле от исключительнодлинных и густых ресниц). Когда Роб при первой встрече подсел к русалке поближеи по своему обыкновению попробовал заглянуть ей в глаза, фиг у него вышло.Таких ресниц он ни у кого больше не встречал. К тому же Инна взгляд насобеседников почти не поднимала, такая у нее была манера. Смотрела вниз и всторону, а если и взглянет, то коротенько блеснет глазами через пушистуюпреграду – и баста. От этого мерцающего, неуловимого взгляда Роб задымился, какподбитый истребитель, и завалился в штопор.

Сначала раззадорился, всё пытался исхитриться и подслушатьее внутренний голос, чуть шею себе не свернул. А когда понял, что случайбезнадежный, не прорвешься, впервые в жизни стал ухаживать по-честному, безподглядывания и жульничества. Самое поразительное – получилось! Черт знает, чемпробил Роб прекрасную русалку, но, видно, нашла она в нем что-то, угляделасквозь свои уникальные ресницы.

Когда он шел от нее после первой ночи, ощущал себяпо-настоящему счастливым. Нашлась девушка, которая полюбила его не из-за Дара.И какая девушка! А в душу ей я заглянуть еще успею, будет случай, сказал онсебе в то утро.

И ошибся.

Со временем выяснилось, что Инна не только на людей, но и напредметы прямо никогда не смотрит. Лишь украдкой и сквозь ресницы. То ли у неесильное периферийное зрение, то ли дефицит любопытства.

Подолгу и в упор она смотрела только на себя. Могла часа двапросидеть перед зеркалом, накладывая косметику или возясь со своими чудеснымиволосами. Иногда распустит по плечам, иногда сплетет в косу, иногдапо-старомодному взобьет кверху – ей шла любая прическа.

Мужики на улице оборачивались Инне вслед, и лица при этом уних приобретали одинаковое жадное выражение, но Роберт жену не ревновал. Он-тознал, что мужчины ее совсем не интересуют. Она их просто не замечает.

Эта Спящая Красавица живет в собственном мире, куда никомудоступа нет. Но при этом и наблюдательна, и практична, и очень неглупа. Как всёэто в ней сочетается – бог весть.

Через какое-то время Роберт оставил попытки подловить еевзгляд. Потому что запал на нее по-настоящему. Наверно, на всю жизнь.

Пусть будет на свете женщина, самая главная из всех, котораяостанется для него тайной. Ведь разгадать тайну – это значит ее убить. Кого тыэтим накажешь? В первую очередь самого себя.

Во-первых, это глупо. Во-вторых, нечестно. А в-третьих, положаруку на сердце, разве мы хотим знать, что на самом деле думают близкие люди?Достаточно вспомнить давний эксперимент с мамхеном…

Лишь изредка Роберт позволял себе подглядеть через замочнуюскважину в подводное царство своей русалки, и то в совершенно определенныймомент – сразу после оргазма, который случался у Инны очень редко. В такуюминуту, чувствуя себя героем, он нежно, как бы лаская, слегка раздвигал ейпальцами веки. Глаза жены, наполненные сытым блеском, послушно зажигалиськошачьими огоньками, но всякий раз Роберт слышал одно и то же: «Как хорошо, какже хорошо, м-м-м, хорошо, ай да кролик».

Когда в первый раз понял, что это он – «кролик», обиделся. Влицо она его никогда так не называла. Но, подумав, остыл. Мало ли какие у когос самим собой игры. Тем более, кроликов Инна обожала, они у нее были повсюду –на брелке от ключей, на зеркальце автомобиля. Даже на зимней шапочкекрасовалась ушастая эмблема «Плейбоя». Если это был фетишизм, то кличку«кролик» следовало считать лестной.

А неуловимый взгляд, как выяснилось, у них, Строевых, былсемейным. Александра Васильевна, завиднейшая из тещ, во время нечастыхродственных визитов рта почти не открывала, смотрела только на мужа или нанакрытый стол, чуть что – срывалась на кухню, хлопотать. У молодых домапоявилась всего один раз, на новоселье. Просидела весь вечер, перекладывая сместа на место ножи и вилки. Она и на родную дочь, кажется, никогда несмотрела. А чтоб поболтать по телефону, как это делают нормальные дочки-матери,это у них и подавно было не заведено. Должно быть, всю энергию своей вялойдуши, всю отпущенную природой необильную страстность Александра Васильевнаинвестировала в мужа, блестящего и громокипучего Всеволода Игнатьевича.

Этот монополизировал темперамент всего своего семейства.Неудивительно, что его женщины получились такими квелыми: большего зарядаэлектричества не вынесли бы стены ни одной квартиры.

Теща-то черт с ней, даром не надо, а вот тестю Роберт вглаза бы заглянул. Дорого бы заплатил, чтобы послушать его настоящий голос имысли. Только хрена. Молчаливостью Всеволод Игнатьевич не отличался, взгляда непрятал, но никогда не расставался с темными очками. В юности, аспирантомФизтеха, был на секретных испытаниях и, как сам говорил, «по щенячьемулюбопытству» оказался слишком близко к вспышке. С тех пор не выносил яркогосвета, совсем. Очки у него были особенные, «хамелеон»: при свете дня или электрическомосвещении темнели до полной черноты. Поди-ка, подсмотри через такие в глаза.

За вычетом травмированного зрения Всеволод Игнатьевич былчеловеком исключительного здоровья. Зимой лыжник, летом теннисист, он носилтвидовые пиджаки, ловко облегавшие спортивную фигуру, ходил легкой пружинистойпоходкой, мог запросто пройтись на руках. Хотел бы Роберт в пятьдесят летвыглядеть так же.

А биография у Всеволода Игнатьевича была такая. Его отецслужил в органах в самые тяжелые, мусорные годы. Начал при Дзержинском,закончил при Андропове. Судя по всему, имел крепкие нервы и безошибочноечувство меры. Когда сослуживцы рвались наверх, держался в тени, от повышенийуклонялся. Чуял, что наверху опасней всего. Двинул в гору, когда сталобезопасно, в пятидесятые. Вдруг обнаружилось, что он замечательный организатор,ветеран ленинского призыва, а прежние руководители (все как один вредители) егонедооценивали. И поднялся Иннин дедушка ровно до того поста, который хотелзанять, и просидел на нем до самой пенсии.