Так к старым требованиям о переменах в богослужении прибавилось новое – о дополнительной синагоге. Оба требования, однако, встречали сопротивление на каждом шагу, и там, где их противники боялись, что им не хватит простого большинства, они прибегали к процедурным уловкам. В конце концов, потеряв всякое терпение, прогрессисты составили группу раскольников числом девятнадцать человек, включая девятерых членов семьи Мокатта, троих Монтефиоре и трех Энрикесов. К ним присоединились пять видных ашкеназов из Большой синагоги – Альберт Коэн, Монтегю Левиссон и трое членов клана Голдсмид, Аарон Ашер и два племянника, Фрэнсис и Генри. Дело перестало быть внутренним делом Бевис-Маркс и начало оказывать влияние на всю еврейскую общину.

В апреле 1840 года прогрессисты решили открыть синагогу в Западном Лондоне, назначили служителя, преподобного Д.У. Маркса, и поручили ему составить пересмотренный порядок богослужения.

К тому времени их противники начали понимать, что появление новой синагоги неизбежно, но прогрессисты пошли еще дальше и подготовили новую книгу молитв, включив в нее изменения традиционного порядка службы. Раввины пришли в ужас. Традиционный порядок, заявили они, «учрежден и постановлен нашими мудрецами Великого собрания, в числе которых были и некоторые наши пророки, и порядков этих придерживался весь Дом Израиля из поколения в поколение уже две тысячи лет».

Другие предостережения, угрозы и предупреждения никак не поколебали реформаторов. Они продолжали воплощать свои планы. Они приобрели свой дом молитв и установили свой порядок службы.

В январе 1842 года сэр Мозес Монтефиоре в качестве председателя на совещании попечителей всех лондонских синагог публично огласил декрет об отлучении, объявленный раввинами: «До меня дошли сведения, из коих явствует, что некоторые лица, зовущие себя британскими евреями, прилюдно и в опубликованной ими книге молитв отвергают Устный Закон, посему я считаю своим долгом заявить, что, согласно Законам и Уставам, священным для всего Дома Израилева, любое лицо или лица, публично заявившие, что оно или они отвергают авторитет Устного Закона и не веруют в него, не допускаются к общению с нами, израильтянами, ни в религиозном ритуале, ни в священнодействии».

Раскол стал окончательным, но сэр Мозес не остановился на общении в «религиозном ритуале или священнодействии» и в течение тридцати лет, пока заседал в Совете представителей британских евреев, не допускал в него ни единого человека от Западнолондонской реформированной синагоги.

Раскол лишил сефардов нескольких важнейших элементов. Он на время посеял рознь между Монтефиоре от Голдсмидами и расколол движение за эмансипацию. Так, в 1845 году перед Робертом Пилем оказалось уже две еврейские делегации: первую возглавляли Мозес Монтефиоре и Лайонел де Ротшильд, представлявшие Совет представителей; другую – Голдсмиды, причем они не претендовали на то, что кого-либо представляют, но по факту выступали от имени Западнолондонской синагоги. Первые были осторожнее, предпочитали постепенный подход; вторые – более воинственны, но к тому времени борьба за эмансипацию шла уже так широко, что даже раскол не мог изменить исхода кампании.

Влияние Западнолондонской синагоги было скорее социальным, чем религиозным. Именно туда приходили и там оставались евреи из ассимилированного, преуспевающего среднего класса Викторианской эпохи. Если у других синагог были и свои магнаты, и свои нищие, часто целые бродячие сборища нищих, то Западнолондонская синагога почти с самого начала и до конца собирала процветающих прихожан. Она жертвовала на помощь бедным, но ей не приходилось молиться вместе с ними. Но несмотря ни на какую свою фешенебельность, ни на какие громкие имена среди прихожан, часть самых громких не желала иметь с нею ничего общего, и она так и не превратилась – вопреки, казалось бы, всем ожиданиям – в молитвенное место для Родни.

Ротшильды и множество сыновей и внуков Леви Барента Коэна в большинстве своем сохранили верность старому заведению, вторые по причине ортодоксальности своих религиозных воззрений, а первые потому, что были выше синагогальных конфликтов. Ротшильды были защитниками традиционной веры, пусть даже сами разделяли ее не очень горячо. Дэвид Саломонс, хотя и его и возмутило отстранение прогрессистов от жизни общины, интересовался другими вещами. Роль во всем этом Голдсмидов, однако, ставит в тупик. Как могли они, отпрыски Большой синагоги, позволить втянуть себя в битву за Бевис-Маркс? Может быть, они относились к религии серьезнее, чем их кузены?

Фрэнсис и Фредерик Голдсмид воспитывались в доме, который был местом встречи английских утилитаристов, Бакстона и Герни, Бруэма и Кэмпбелла, англикан, квакеров, агностиков и иудеев – одинаково страстных реформаторов, горящих одним и тем же стремлением подвергнуть проверке полезность любого установления, пусть даже самого древнего.

Были такие евреи, у которых радикализм в политике сочетался с консерватизмом в религии; но Голдсмиды не раскладывали свои убеждения по разным ящичкам и так же пытливо относились к своей вере, как и к общественным вопросам. Возможно, для них было естественно не довольствоваться тем порядком отправления веры, который они видели в Большой синагоге. Он отличался примерно такими же недостатками, что и на Бевис-Маркс. В 1822 году Исаак Лион Голдсмид возглавлял небольшой комитет, выступавший за реформу, но сфера полномочий и общие задачи этого комитета были слишком расплывчатыми, и он ничего не добился и пришел к выводу, что недовольные богослужебными обычаями главным образом виноваты в этом сами. Священнослужителю «было бы значительно легче вызвать в прихожанах подобающую набожность, если бы его слушатели хорошо владели еврейским языком, на котором произносятся молитвы». Но того рода перемены, к которым стремились его сыновья, нельзя было осуществить с помощью внутреннего комитета. В частности, Фрэнсис хотел вдохнуть в синагогу больше жизни, а этого нельзя было сделать в заведении, где малейший отход от установленного порядка требовал одобрения со стороны духовных лиц. Поэтому, когда прогрессисты синагоги на Бевис-Маркс дошли до точки раскола, он примкнул к ним со всем пылом и в конце концов даже возглавил движение. «Именно ему больше, чем кому бы то ни было, – писал преподобный Д.У. Маркс, первый священнослужитель Реформированной синагоги, – мы обязаны тем, что наша конгрегация появилась на свет».

Фрэнсис Генри Голдсмид родился в Спиталфилдсе в 1808 году. Он готовился к адвокатуре в Линкольнз-Инн, но, когда в 1833 году пришло время приступить к работе, отказался клясться «истинной христианской верой» и вместо этого получил разрешение присягнуть на экземпляре Ветхого Завета. Адвокат из него вышел скорее компетентный, чем блестящий, но был опытным составителем контрактов и в 1858 году надел шелковую тогу[34]. Он был первым евреем – королевским адвокатом и первым верующим иудеем, принятым в адвокатуру. В 1859 году он унаследовал от отца дворянский титул, удалился от практики и на следующий год был избран в парламент от Рендинга от либеральной партии. Евреям разрешили заседать в парламенте лишь в 1858 году, и Фрэнсис Голдсмид попал в него одним из первых.