Правда, подозреваю, что не всех. И широкий зазор между крышей и стеной создавали для голубей и ласточек, а вовсе не для эфримов.

Но, как говорили наставники в приюте – это детали, не имеющие значения. Обычно эту фразу произносили, когда раздавали наказания – всем, кто попадался в поле видимости, вне зависимости от степени вины.

Стая испуганных птиц вспорхнула со стены, когда я на нее приземлился. Бок болел – все-таки чей-то болт меня достал и прочертил на шкуре кровавую полосу. Ничего. Заживет… клятые имперцы получили от меня отличную взбучку!

Я вцепился когтями нижних лап за узкий парапет, повис вниз головой, рассматривая пустой двор перед храмом. Прислушался. Похоже – и внутри никого. Ну а если кто-то не вовремя решил почтить своего святого – это его проблемы. Разор-р-рву!

Качнувшись, я плотно прижал к спине крылья и скользнул в проем. Моргнул – привыкая к полумраку святилища. И упал со стены вниз – прямиком в священный круг.

Внутри храма по сути ничего и не было, кроме этого круга.

Изваяния святых возвышались плотным кольцом. Возле каждого была наполненная подношениями ритуальная чаша. Большинство святых представали в виде людей, но некоторые традиционно изображались в виде их тотемных животных. Я перевел взгляд с Божественного Привратника на Потерянного Сына, а с него – на Плодовитую Мать, осмотрел Связанных-Косами-Сестер, Старца, Навеки-Уснувшего, Непорочную Деву и Святую Ингрид. Глянул в сторону Белой Волчицы Севера и Красного Ворона Предгорья.

А потом вытащил из ритуальной чаши лепешку и нахально сунул ее в пасть.

Позади раздалось осуждающее покашливание.

– Ваше Величество, какая радость снова видеть вас, – негромко проскрежетал служитель.

Рад он, как же! Брехня! Я ощущал это своей драной шкурой, несмотря на учтивые слова.

Дожевав хлеб, обернулся к служителю. Широкая серая ряса целиком скрывала фигуру, текла словно не ткань, а вода, меняющая очертания тела. Под широким капюшоном клубилась сизая муть, полностью скрывая лицо. Обычное одеяние для тех, кто посвятил свою жизнь храму и святым. «Надеть серую рясу» – означает отречься от всего земного и телесного. Свой наряд храмовники никогда не снимали перед посторонними. И даже после смерти открывать их лица считалось на редкость дурной приметой. Каждый знает – сними со служителя серую рясу, и святые навеки отвернутся от такого глупца. Поговаривают, что под капюшоном и вовсе нет лиц, что посвящение стирает их, делает безликими. Может оно и так, проверять я не хотел. Жизнь служителей проходила в ритуалах, наполнении чаш да оттирании каменных изваяний от птичьего помета.

Но мое звериное нутро точно знало, что под туманной завесой, созданной двери-асом, скрывается мужчина. Я ощущал его запах. Он определенно был старше меня, но не так дряхл, как пытался показать. Говорить я не мог, поэтому на приветствие лишь непочтительно рыкнул.

Служитель молча зажег в центре круга ритуальный огонь и склонил голову, глядя на него. Ну, по крайней мере, мне казалось, что он смотрит в пламя, потому что лица я не видел, лишь капюшон и клочья тумана под ним.

– Как я понимаю, брачного ритуала не будет, Ваше Величество? Я не вижу подле вас невесты.

Я зарычал в голос и яростно махнул лапой, сбивая одну из ритуальных чаш с постамента. Она покатилась со звоном, рассыпая зерно.

Служитель молча приблизился и вернул посудину на место. Из-за одеяния создавалось впечатление, что он скользит по воздуху.

– Что ж, видимо, не сегодня. Уверен, что ритуал состоится, повелитель. Позже. Порой девушки несколько… пугливы. Вам надо набраться терпения.

Я выпрямился во весь рост эфрима, распахнул крылья и снова зарычал, испытывая желание полоснуть когтями по этой текучей рясе и посмотреть на живую кровь, которая из-под нее брызнет. Но почему-то снова этого не сделал.

«Всегда верь тем, кто назовет мое имя», – сказал Великий Приор, когда я видел его в последний раз.

Служитель из Храма Всех Святых имя знал и шепнул его, проходя мимо. Увы, на мои вопросы о планах Приора или времени, когда тот соизволит явиться на остров – не говорил ни слова. Клятый прислужник святых вообще предпочитал делать вид, что не слышит моих вопросов. А когда я впадал в ярость и начинал сбивать ритуальные чаши и медные курительницы – лишь молча за мной убирал. Ну а после начинал рассказывать о святых, чьи каменные лица укоризненно глазели на меня с постаментов.

Примерно так же игнорировал мои вопросы клятый Айрон!

Иногда я задумывался, сколько в Двериндариуме людей, знающих имя Приора.

Каждый раз мне хотелось служителя убить. Но потом я как-то привык к его неспешному голосу. Ну и тому, что он меня совершенно не боялся! В его запахе не было и малой толики страха. И почему-то мне это нравилось. Теперь в храм меня влекли не мертвые каменные изваяния святых, а живой человек.

– Это Святая Ингрид, – шелестящий голос из-под капюшона действовал успокаивающе, словно целая дюжина мятных пастилок.

Я плотно прижал крылья к спине и сел на постамент.

– При жизни ее называли Голубкой – за тихий нрав и покорность судьбе. Она прожила короткую и печальную жизнь, но сделала много добрых дел. В ее честь принято сжигать голубиные перья, приносить зерно и воду. Ингрид – покровительница обездоленных и невинно страдающих, целителей и заболевших.

Я покосился на статую девушки за моей спиной и фыркнул. Вряд ли эта кроткая девица обратит свой благочестивый взор на того, кого называют отродьем Бездны.

– Голубка обладала великим умением ждать и смиряться, – продолжал служитель, словно и не замечая моей оскаленной пасти. – Это то, чему учит нас святая. Терпение – качество неочевидное для правителя, но меж тем необходимое для человека. Горячий нрав слишком часто ведет к глупой смерти. Ваш нрав слишком горяч. Усмирите его.

Поклонившись, служитель отошел. Взял метлу и принялся счищать с земляного пола грязь. Внутри меня снова взметнулась звериная ярость. Захотелось разодрать когтями служителя, расколотить статуи всех святых и перевернуть их чаши. Кровь кипела, застилая глаза пеленой. С того дня, как я обрел облик эфрима, эти желания становились все ярче и сильнее. Я хотел крови.

А больше всего я хотел вернуться в Вестхольд и найти Вивьен. Затащить ее в комнату, захлопнуть дверь. И забыть о том, что я – человек. Мне очень этого хотелось.

Невыносимо.

И потому я завернулся в крылья, сел в темный угол и стал слушать, как служитель шаркает метлой по полу. Вжик-вжик, шорх-шорх. Я впитывал размеренный ритм этих движений. Втягивал горьковатый дым благовоний и трав, что чадили по углам храма. Рассматривал трещинки и сколы на камнях и статуях.

Успокаивался и думал.

«Ты застрял в прошлом, Ржавчина», – сказала мелкая.

Хотелось зарычать. Но я заставил свою пасть оставаться закрытой, несмотря на внутреннее сопротивление. Как ни гадко, но девчонка права. Я не знаю, как все исправить и разрушить стену между нами. И я не понимаю Вивьен. Я злился!