– Что это? – спросила я, неуверенно забирая с подноса второй бокал.

– Пропуск на небеса, – ответила Одалия. Поймав мой испуганный взгляд, она рассмеялась и уточнила: – Одна доля абсента на две доли шампанского. Попробуй – нет ничего прекраснее.

– Я… я не пью. Что сказал бы сержант? – выпалила я.

Одалия вновь рассмеялась, и ее мелодичный голос разнесся по шумной комнате. Белый шарик на колесе рулетки наконец-то споткнулся и замер, вокруг стола послышались возбужденные восклицания. Гиб рассеянно обернулся к нам, услышал мою клятву воздержания и нахмурился.

– Что за подругу ты привела? – спросил он Одалию, словно я не стояла рядом.

– Другая машинистка. Из участка.

Он вздрогнул и внимательнее присмотрелся ко мне.

– Чиста?

Одалия раздраженно поморщилась – редкая гримаса на ее милом личике.

– Я поручусь за нее, если ты об этом.

– Нельзя приглашать сюда кого попало, – негромко предостерег Гиб. Но ему было не до нас: шарик рулетки вернулся в игру, закружился в лад с бойким вращением колеса, и Гиб вновь сосредоточился на нем.

– Попробуй коктейль, Роуз, покажи Гибу, что ты своя, – посоветовала мне Одалия.

Я почувствовала, что пить нужно, не откладывая, и повиновалась необходимости, хотя с трудом подавила желание выплюнуть шипучее, с привкусом лакрицы шампанское, которое обожгло мне горло.

– Хорошая девочка, – одобрила Одалия, и мне вновь показалось, будто слова ее предназначались не мне, но окружающим.

– Ладно, как знаешь, – отмахнулся Гиб.

– Роуз, пойдем подальше от этих скучных холостяков-игроков! – вскричала вдруг Одалия, подмигнув Гибу и обхватив меня за талию. – Пообщаемся с людьми.

Она так тесно прижимала меня к себе, что я невольно двигалась с нею шаг в шаг, словно дрессированное животное. От коктейля у меня на щеках, прямо под кожей, разгорались уголья, по всему телу расползалось тепло.

Отойдя подальше, я наконец осмелилась спросить:

– Кто он?

Подразумевала я Гиба, и Одалия поняла с полуслова.

– Он тут всем распоряжается. Во всяком случае, сегодня так. Не надо его бояться. Он этого не любит. Да и ничего в нем страшного нет, познакомишься поближе – убедишься, что он и мухи не обидит. – Она помедлила, улыбаясь как бы самой себе, что-то прикидывая. – И к тому же он мой… мой… ну, пожалуй, можно сказать, что мы женихаемся.

Я не была уверена, что в точности понимаю значение этого слова: я никогда не видела у Одалии кольца, не слышала ни слова о помолвке, а Гиб показался мне столь угрюмым, что я не могла вообразить, как он встает на колени и умоляет Одалию выйти за него замуж. Я вновь издали глянула на него: эти мрачно нависшие брови, темная тень на челюсти после невнимательного бритья – оскорбительна сама мысль, что подобный мужчина связан со столь лучезарным созданием. Бессмыслица. Одалия, ничего более не объясняя, подмигнула мне и пустилась знакомить дальше с выдающимися, как она выразилась, людьми. Кое-кто из мужчин имел отношение к индустрии кино – режиссеры и продюсеры; несколько девушек сыграли второстепенные роли в известных фильмах. Одна девица с невероятными желтыми волосами снялась статисткой в фильме Чарли Чаплина. Мне почудилось, будто я ее видела – не в кино, я никогда не бывала на картинах, а на фотографии, которая однажды мелькнула в журнале «Сплетник». Были там и художники, и музыканты, а в чьих-то профессиях я вовсе не разобралась. У меня сложилось впечатление, будто люди, с которыми знакомила меня Одалия, чем дальше, тем уклончивее объясняли свой род занятий; впрочем, Рэдмонд уже несколько раз возвращался с серебряным подносом, и пол качался у меня под ногами, словно корабельная палуба в шторм.

С какого-то момента мои воспоминания о событиях той ночи становятся малонадежными. Мне кажется, если не ошибаюсь, что мы с Одалией выходили на танцпол. Не притязаю на умение танцевать чарльстон, однако мне опять же кажется, будто я что-то такое припоминаю. И сохранилось подозрительно отчетливое представление о том, какова на вкус сигара. Я также помню, как развалилась на диване, беседуя с мужчиной, замечательным крупными чертами лица, и тот, решив просветить наивную дурочку, бесконечно разглагольствовал о различиях между акциями и облигациями. Чудовищно пьяная девица стояла рядом, шатаясь и перебивая разговор однообразным комментарием: «Сэр, какой у вас интересный нос… В жизни такого носа не встречала».

Не знаю, который был час, когда мы с Одалией ушли с вечеринки. Зато помню, как уже в такси, по дороге домой, меня замутило.

– Нельзя. Больше. В такие места. Ходить, – ухитрилась кое-как выговорить я. – Не. Для. Приличных. Девушек.

– Ой, брось! – сказала Одалия и, зашикав, похлопала и погладила меня по руке.

– Сержант не одобрит, – бормотала я. – Надо перед ним извиниться.

Голова сама собой склонилась к плечу, я прикрыла глаза. Вдруг две сильные руки, словно лозы, оплели мои плечи, встряхнули, и я даже чуточку протрезвела. Попыталась открыть глаза – и встретила напряженный взгляд Одалии.

– Слушай внимательно, Роуз, – четким и чужим голосом отчеканила она. – Сержант об этом не услышит ни слова.

Веки мои сами собой опустились, и это, видимо, рассердило Одалию: она снова меня встряхнула, на этот раз посильнее. Я уловила только, как изменилось настроение: что-то испортило наш праздник, Одалия сердится, Одалия говорит всерьез. Немножко испугавшись, я удивленно заглянула ей в лицо и вдруг увидела незнакомую женщину. Она все пыталась что-то мне внушить, и я инстинктивно угадала, что надо смотреть ей прямо в глаза и слушать внимательно. Преодолевая хмель, я заставила глазные яблоки прекратить непрерывное вращение – это было очень сложно, потому что глаза кружились в орбитах, качались слева направо, слева направо, направо, направо.

Видимо, Одалии мои усилия показались до смешного нелепыми: она вдруг рассмеялась, потом вздохнула и отпустила меня.

– Что с тобой делать? – Риторический вопрос и вновь смешок. – Наверное, волноваться не о чем. – Теперь тон ее сделался дружеским, материнским, сестринским. Она сжала мне руку: – Ты никому ничего не расскажешь. К тому же, – добавила она, – ты ведь только что переехала. Обидно будет вновь приниматься за поиски жилья.

Я смутно распознала угрозу, аккуратно упакованную и спрятанную в этих словах.

– Вряд ли Дотти примет тебя обратно с распростертыми объятиями, а?

Мы обе знали ответ. Я поглядела на Одалию, и меня только теперь осенило, в какую зависимость от нее я вляпалась, – но тут желудок принялся кувыркаться, и пришлось высунуть голову в окошко такси, чтобы избавиться от выпитого за вечер шампанского с абсентом.

Я из тех людей, кто всегда живет по правилам. За отсутствием близких во плоти я сотворила себе из правил мать и отца, сестер и братьев, даже возлюбленных, если можно сравнить с любовью одностороннюю преданность, которую я культивировала. Пусть никто не подтыкал мне одеяло, я находила утешение в строгом правиле выключать свет ровно в девять. И пусть никто не рассказывал мне сказку, пока я погружалась в сон, но имелся перечень молитв, которые следовало прочесть, и перечень утренних дел, который следовало вытвердить. Правила хранили меня. Пока я любила и соблюдала правила, я была уверена, что монахини будут меня кормить и одевать, курсы стенографисток подыщут работу, участок меня наймет. Пока я не повстречалась с Одалией, я знала одного лишь Бога – Бога Десяти Заповедей.