— Но она будет искать меня, — протестовала я, — она никогда не оставляла меня так долго! Такого раньше никогда не случалось… и что, если она увидит нас вместе?

— Ну это вряд ли. Она могла снова отправиться домой, подумав, что, возможно, ты уже вернулась, — уверял меня он, держа дверь и помогая мне сесть в экипаж.

Когда мы прибыли на Кларэмонт-роуд, дом был погружен во тьму. Чарльз расплатился и отправил экипаж обратно. Я очень тихо постучала и, не получив ответа, достала свой ключ.

— Ты хочешь, чтобы я вошел с тобой или подождал? — спросил он.

Хотя прекрасно знал, что такая вольность недопустима.

— Ну… мама вряд ли обрадуется, если застанет нас вместе в доме. Ну… — снова повторила я, краснея и желая, чтобы это было возможно, — теперь ты должен идти… и спасибо тебе…

Мои слова прозвучали неестественно и фальшиво, достаточно твердо, чтобы почувствовать себя смущенной и испуганной после интимных минут наедине с человеком, которого я едва знала.

— Я стану высматривать твою маму на обратном пути в замок, но если ты все еще будешь волноваться, просто разбуди Нэнси и пошли ее за мной, хотя, я уверен, это не потребуется. Наверняка найдется какое-то объяснение, вот увидишь.

Он взял мою руку и снова поцеловал ее, очень ласково и серьезно, и уже не в первый раз я посмотрела на омелу, висевшую над нашим порогом. Мне хотелось почувствовать легкое прикосновение его губ к своим и близость его тела.

Но все, что я могла сделать, это стоять и наблюдать, как он уходит. Я махала ему вслед, переживая из-за утраты, когда Чарльз прошел через ворота и исчез.

Очень тихо открыв дверь на случай, если мама была где-то внутри, я бросила свою шаль в прихожей и сняла грязные мокрые ботинки. Ступая холодными босыми ногами, я кралась через дом, из комнаты в комнату, и видела, что все огни уже давно потушены и на их месте не осталось ничего, кроме тусклой дымящейся золы.

Везде была темно, если не считать света уличных ламп сквозь незашторенное окно прихожей.

Я находилась в замешательстве, прислушиваясь к дальним крикам и смеху, боясь даже подумать, что могу услышать вой. Но, повернувшись лицом к Высокому зеркалу, я улыбнулась своему отражению. Обнимая саму себя и громко смеясь, я вспоминала каждый момент, проведенный с Чарльзом во дворе церкви. Я заметила, как растрепались мои волосы, и, прикоснувшись к длинным прядям, спадавшим свободными локонами, провела пальцем по своей щеке и губам, которые все еще горели, хотя никто не смог бы сказать, что было тому причиной — поцелуй, шампанское или холод. Напевая от чувства, что я стою на пороге новой взрослой жизни, полная желания и смутных, невыразимых ощущений, я неожиданно услышала, как церковные часы ударили один раз, напоминая мне о длительном мамином отсутствии.

Я столько раз слышала этот перезвон, но сегодня, казалось, что-то было не так.

Я почувствовала необъяснимый страх. Дрожь, возбужденное покалывание прошло по кончикам моих пальцев, по рукам, потом переместилось к плечам и спине, затем к корням волос, и, кажется, пробралось даже под череп. Периодически у меня что-то стучало в голове, изгоняя любые мысли и помещая вместо них пугающее убеждение, что…

…здесь произошло что-то странное. Удары часов звучали снова и снова; длительная-низкая вибрация звука. Очарованная, я стояла в смятении, и затем, когда снова взглянула в зеркало, комната поплыла передо мной, наполнившись темными тенями, раздуваясь и изгибась, словно теперь я стояла над морем, над темной колышущейся водой.

Пока звучал стонущий грустный звон часов, Парвати, стоящая на столе, стала напоминать русалку, в короне которой горел обрамленный серебряным лунным лучом рубин. На тумбе передо мной появилось нечто новое — грязный зеленый медный таз, наполненный густой, черной и вязкой жидкостью. Наклонившись, я почувствовала запах теплой крови, резкий и жесткий. Меня бросило в жар от моего предположения. К моему ужасу, мои руки непроизвольно потянулись вперед, беря чашу и поднося ее к моим губам. Мне захотелось, чтобы мне стало плохо: ощутить приступ тошноты, подступившей к горлу, мерзкий привкус во рту, содрогание желудка.

Но жажда была такой нестерпимой и сильной… почти непреодолимой. Голова болела, в висках пульсировало словно от звона. От этой тупой нестерпимой боли я закрыла глаза. Снова открыв их, я начала задыхаться от волнения и опрокинула чашу, пролив кровь на платье, потому что кто-то абсолютно неподвижно стоял рядом с Парвати. Я сразу узнала его. Альберт выглядел точно так же, как тогда в прихожей.

Он смотрел на меня тем же пристальным жалобным взглядом. Затем он поднял руку, хотя очевидно, что это потребовало значительных усилий, словно воздух вокруг был физически тяжелым. Наконец ему это удалось, и он указал пальцем на рубин, на котором все еще светился луч лунного света. В моей голове усилились вибрации, так как видение приближалось и удалялось… снова приближалось и удалялось, пока наконец все вокруг опять не стало прежним… только вялое эхо звука, едва различимо висело в воздухе. В комнате позади меня, которую я видела перед собой в зеркале, кроме меня не было ни единой души, но, когда я взглянула вниз, я издала неожиданный неясный возглас сожаления, потому что чаша с кровью также исчезла. Мое платье было сухим, без каких-либо темных, багровых пятен и…

…послышался другой звук — обыденный, привычный. Я услышала, как вставляют и поворачивают ключ, а затем шум открывающейся двери и мамин голос, зовущий меня из прихожей. Я бросилась ей навстречу, радостная, что она вернулась домой, что вышла из своего ужасного транса. И, бросаясь в ее объятия, я воскликнула:

— Мама! Где ты была все это время? Я так беспокоилась…

— О, Алиса, ты все еще не спишь! Извини, что напугала тебя.

Она произнесла эти слова невнятно, а затем, словно пьяная, облокотилась на стену:

— Скажи, что ты не очень сердишься. Я боюсь, что задремала, когда возвратилась домой, чтобы проверить огонь. К счастью, я попросила извозчика подождать, в конце концов он поднялся и постучал, чтобы посмотреть, где я, и отвез меня обратно на бал, где я повсюду тебя искала. Мистер Льюис не имел ни малейшего представления, где ты можешь быть, но потом я столкнулась с Чарльзом Эллисоном. Он рассказал мне, как встретил тебя и взял на себя обязанность доставить тебя домой… что, я должна сказать, ему совсем не пристало было делать. Но тем не менее ты здесь, в безопасности, и, ты знаешь, после всей этой суеты и беспокойства, — она засмеялась нарочито громко, — камин был в порядке, за ним все это время следили! — Зевнув, она продолжила: — О моя дорогая, ты должна идти спать. Ты выглядишь уставшей — и я, знаю, тоже.

— С Новым годом, мама, — сказала я, видя, как она отворачивается и начинает подниматься по лестнице, не удосужившись даже просто поцеловать меня на ночь, и почти побежала за ней, чтобы рассказать ей о призраке Альберта и спросить, что мог означать тот указующий перст. Но я побоялась, что она не станет слушать меня. А если честно, еще больше я опасалась того, что мама подумает, будто это видение — доказательство тому, что я готова пойти по ее стопам. Поэтому я промолчала.