Только на этой земле был еще и Тимур. Как было ужиться двум вождям на одной территории?

И вдруг Хусейн, получив власть, проявил чудовищную жадность и неблагодарность. Многие воины Тимура брали у него в долг, чтобы экипировать себя и свои отряды для борьбы с могулами, но многое потеряли во время Грязевой битвы, и вот Хусейн потребовал этот долг назад. Бекам и простым воинам расплачиваться было нечем – война истощила их запасы, опустошила их земли. Тимур расплатился за них. Он не понимал своего друга. И друга ли? А тот, вернув себе крепость Балх со всей провинцией, какой владел эмир Казаган, вдруг стал укреплять ее, словно готовился к войне. Тимура он всячески избегал. Их войско разделилось, словно они отныне были противниками. Балх разрастался новыми стенами и башнями. В середине выросла грозная цитадель Хиндуван, сама по себе крепость. Эмир Казаган и мечтать не мог о таком оплоте! Туда свозили оружие и богатства. Но не от могулов он укреплял Балх. Тимур поздно вспомнил слова Хусейна, сказанные накануне расправы над сербедарами: «Двум владыкам не бывать на одной земле». Хусейн, считавший Мавераннахр своим по праву, готовился к этому давно.

Он возводил цитадель против своего друга юности – эмира Тимура…

3

В 1369 году войска Тимура стояли перед крепостью Балх. Они ждали решающего сражения с войсками Хусейна. Как до этого дошло? Несколько лет два вождя то ссорились, то мирились, то сражались друг против друга, когда отношения накалялись до предела, то бились с общими врагами, когда это было нужно.

И вот дело дошло до решающей битвы.

Два года назад из Мекки к Тимуру в Кеш пришел удивительный человек. Священный человек. Сейид и старший шериф Мекки. Один из ее земных охранителей. Потомок самого пророка. Его звали Сейид Барак. Он пришел с дарами – удивительными дарами. Такого подарка не ждал даже сам Тимур. Сейид Барак принес ему от всех шерифов Мекки барабан и знамя султанства – атрибуты шахиншахства.

Его слова пролились бальзамом на душу Тимура.

– Ты – великий правитель, – сказал с поклоном почтенный Сейид Барак. – Мекка видит в тебе это величие. И Мекка выбирает тебя предводителем всех мусульман земли. Прежние вожди не выдержали этой ноши. Теперь ты, хочешь или не хочешь, понесешь знамя Аллаха во все концы света. Но ты хочешь этого – я знаю. Мы знаем! И ты готов к этому. Скажи свое слово нам, потомкам, вечным охранителям города.

Священный город всех мусульман назначил Тимура светским вождем. Великий почет!

– Я готов к этому, – ответил Тимур. – И я хочу этого, святой человек.

– Мы так и знали, – полный священного вдохновения, выдохнул Сейид Барак.

Как сказал летописец об этих событиях: «Вера и любовь людей двух священных городов Мекки и Медины к государю Сахибкирану очевидна, как солнечный свет, освещающий мир, и не нуждается в объяснении. И это было добрым предзнаменованием, осветившим окружающую тьму светом его будущего царствования».

Но за этим великим почетом скрывалась и огромная ответственность. И она была как раз ему, Тимуру, по плечу. Более того – он ждал именно такой задачи.

– Но у меня есть просьба, святой человек, – сказал Тимур гостю.

– Говори, предводитель мусульман, – откликнулся тот.

– Я хочу, чтобы ты следовал со мной во всех моих больших походах. Это предаст мне еще большей силы.

– Да будет так, – поклонился Сейид Барак.

С этого дня верный мусульманин Тимур увидел в себе вождя всех магометан. Как бы сейчас порадовался за него почтенный шейх Шемс Ад-Дин Кулаль! И первым делом Тимур посетил его могилу в Кеше. Теперь Шемс Ад-Дин Кулаль радовался за него на небесах!

После такого подношения авторитет Тимура вырос в Мавераннахре стократно. С этих пор все войны, которые велись Тимуром, имели уже не просто локальное значение, как прежде, не заканчивались решением междоусобных конфликтов, но были направлены на создание большого мусульманского государства. Многие эмиры и беки, прежде враждовавшие с Тимуром, смирились с его властью и подчинились ему. Но был один эмир, который денно и нощно готовился к войне с ним. К войне не на жизнь, а на смерть.

Это был неумолимый эмир Хусейн. И последняя жалкая ниточка оставшейся душевной близости оборвалась тоже два года назад, через несколько месяцев после визита посла из Мекки. Это была смерть близкого человека – и для Тимура, и для Хусейна. Но для Тимура в большей степени. И эта смерть решила все.

Занедужила Ульджай Туркан-ага – любимая жена Тимура, его откровение, мать его наследников. Он не желал видеть, как она переменилась. Был занят войной.

Она же долго скрывала свои тревоги и чувства, глубину переживаний, но потом прорвалось. Они были в Самарканде. Он только что вернулся из долгого похода. Они были в покоях старого дворца. Ульджай Туркан недавно исполнилось двадцать девять лет. Она была все так же прекрасна, как и в юности. Только тени пролегли под ее глазами – их-то и не замечал Тимур. Не замечал перемены в ней. Даже когда занимался с ней любовью. Государственные дела захватили все его мысли. Он мирно наблюдал за ней с ложа, а она, с распущенными волосами, в пестром шелковом халате, ходила и не могла найти себе места.

– Вы оба разбиваете мне сердце, – вдруг сказала Ульджай Туркан.

– О чем ты говоришь, милая? – спросил Тимур.

Он и впрямь не понял ее слов. Мысли были в другом: в нынешних и будущих боях, в борьбе за власть, которая не останавливалась ни на один день, час, мгновение. Громы и молнии сотрясали тот мир, в котором жил Тимур, он сам был одной из этих сверкающих молний.

– О чем я говорю? – Она словно не поверила своим ушам. – Вы были лучшими друзьями, и Аллах радовался, глядя на вас с небес, видя вашу великую дружбу. А теперь вы как два зверя смотрите друг на друга. И думаете только об одном, как друг друга уничтожить!

Ему все стало ясно. Муж и брат! Два родных человека. Два воина. Два ее защитника в разное время. Но это и впрямь было так. Они с Хусейном, ее братом, рычали друг на друга, подобно львам, и ждали решающей схватки.

– Не я был тому виной, – сказал Тимур. – Он начал эту войну.

Ульджай Туркан вспыхнула:

– Уверена, что мой брат сейчас в Балхе говорит то же самое своей жене и моей сердечной подруге Сарай Мульк: не я виноват – он начал эту войну! А она, как и я,