цыплёнок – не всем же быть акселератами, а у Сани вот получился миниатюрный ребёнок. Ну подумаешь, болеет часто – то аллергия, то простуда, то ещё какая-нибудь гадость прицепится, в конце концов, не бывает абсолютно здоровых детей. Ну подумаешь, чуть позже положенного начала держать голову, переворачиваться и сидеть… В итоге же всё равно начала, не зря Саня нашла для неё лучших массажистов! А уж когда дочка впервые улыбнулась – Саня заплакала от переизбытка эмоций, ей казалось, что сердце сейчас просто захлебнётся счастьем, не вынесет такого накала нежности и любви…

Однако на этом успехи заканчивались. Лялька жила в каком-то своём мире, практически не обращая внимания на окружающий. Её не интересовали игрушки, незатейливые детские игры в “сороку-ворону” или “ладушки”, она не реагировала на колыбельные песни , не отзывалась на своё имя и вообще не воспринимала обращённую к ней речь, словно её это не касалось. Она могла засмеяться или заплакать совершенно невпопад, ни к кому из членов семьи не проявляла ярко выраженной привязанности… впрочем, в Сане она всё-таки нуждалась, но та с горечью осознавала, что это просто сформировавшаяся привычка – ведь никто больше не проводил с Лялькой столько времени, сколько это делала Саня. Разумеется, дочь испытывала потребность в материнском присутствии, её тепле, запахе и голосе, но это было не то, чего так отчаянно жаждала Саня.

Надежда умирала медленно, мучительно, отчаянно сопротивляясь, но всё-таки умирала. Когда Саня окончательно поняла, что, скорее всего, никогда не услышит от Ляльки такое простое и незатейливое, но бесконечно важное, бесценное слово “мама”, она проплакала целую ночь…

Чем старше делалась Лялька, тем сложнее становилось скрывать её особенности от окружающих. Чтобы избежать соседских пересудов, Саня уходила с дочерью гулять подальше от детской площадки, которую оккупировали дворовые мамашки. Собственно, она вообще избегала площадок и излишнего скопления людей – с тех самых пор, как нечаянно подслушала там один неприятный разговор. Нет-нет, речь шла не конкретно о Ляльке, но…

– Не понимаю, – сказала одна из мамаш, – почему, когда спасают недоношенных, больных детей, отторгнутых самой природой, то преподносят это как великую победу? Зачем?! Чтобы эти дети затем не жили, а мучались?

Саня, шедшая мимо, не собиралась вмешиваться, но, случайно услышав эту фразу, вдруг почувствовала, как в груди у неё моментально вскипает бешенство. Она остановилась и обернулась, выискивая взглядом ту, что это сказала.

– Врачи делают свою работу – спасают людей, и делают её отлично, – произнесла Саня максимально уважительным тоном – во всяком случае, ей так казалось. – Мы же не боги, чтобы решать, кому жить, а кому – умереть. А как лично вы предлагаете поступать с недоношенными детьми? Накрыть подушкой, чтобы избавить от дальнейших страданий?

– Ну, почему уж сразу – подушкой… – растерялась женщина от её напора. – Но… в чём смысл такого спасения, вы мне объясните?

– Каждая жизнь нужна, каждая жизнь бесценна, – дрожащим голосом выговорила Саня. – Да, и особенным детям, и родителям таких детей очень сложно, но в их жизни всё равно есть смысл и много любви. И думать, что лучше бы кого-то не было вообще… – горло перехватило спазмом, и, не договорив, Саня торопливо покинула площадку.

– Психованная какая-то, – вынесли ей вслед вердикт.

НАШИ ДНИ

С вокзала, не заезжая домой, Саня сразу же отправилась к матери забирать Ляльку.

После чудесного питерского уикенда всё в родной Москве удручало, казалось тусклым и безрадостным. Особенно раздражали пассажиры в метро, набившиеся в вагон, словно сельди в бочке. Лица их были хмуры, неприветливы и серы… впрочем, едва ли Санино лицо сильно отличалось от остальных.

В поезде она снова не выспалась. Её попутчицей на этот раз оказалась женщина, но это почему-то совершенно не радовало. Тем более, соседка ночью храпела как бегемот… А Саня, вздыхая, ворочалась с боку на бок и вспоминала милого Вика с его конфетками.

Он обещал позвонить сразу же, как только приедет в Москву, да вот позвонит ли? А вдруг его спугнул тот факт, что у Сани есть ребёнок? Он, конечно, держался просто замечательно – как истинный джентльмен – и ничем себя не выдал, но кто знает, что на самом деле было у него на душе…

А тут ещё внезапно заквакал родительский чат в вайбере – и, почитав свежие новости, Саня совсем расстроилась.

“Нам всем “подарочек” на новый год! – писала мама Артёма, одного из Лялькиных одноклассников. – Зоя Сергеевна увольняется, педагогов не хватает, поэтому класс расформировывают. Раскидают наших детей по разным…”

Это заявление моментально вызвало шквал родительского гнева, возмущений, протестов и растерянности.

“Как?”

“Почему?!”

“Да какое они имеют право!”

Вот уже два года Лялька посещала специальную коррекционную школу. Откровенно говоря, Саня предпочла бы организовать для дочери домашнее обучение, это было возможно: педагог просто приходил бы к ним домой несколько раз в неделю. Особого смысла в посещении именно школы Саня не видела, Лялька плохо переносила общество посторонних, не любила большие компании и нервничала в незнакомых местах. Однако на школе категорически настояла Санина мать.

Ей казалось, что если говорить всем знакомым, что внучка ходит в “настоящую” школу, что у неё есть первое сентября, всамделишные уроки с переменами и каникулы – это как-то примирит всех с её диагнозом, словно смягчит его. К тому же, не раз назидательно подчёркивала мама, в школе Лялька сможет взаимодействовать с другими ребятами – а в обычной, повседневной жизни девочка была этого лишена, поскольку здоровые дети не хотели с ней играть.

Санина мать так и не смогла окончательно примириться с Лялькиными особенностями. Она то проклинала судьбу или врачей, то вдруг принималась отрицать очевидное и доказывать, что внучка на самом деле “всё-всё понимает, только сказать не может, не так уж всё и страшно!”… Перед соседями и знакомыми она часто приукрашивала действительность, приписывая Ляльке выдуманные успехи или достижения. Она словно отказывалась принимать внучку такой, какая она есть. Но больше всего Саню бесило, когда мама начинала упоминать чужих детей – Лялькиных ровесников – в негативном контексте. Ругая их, она будто компенсировала жгучую обиду на то, что они родились здоровыми.

– Ой, Мишка-то со второго этажа такой невоспитанный! Ни “здрасьте” вечно, ни “до свидания”, родители его совершенно хорошим манерам не обучили… А Андрей-то, Андрей! Ему всего одиннадцать, а матерится как сапожник! Я однажды услышала – так у меня чуть уши в трубочку не свернулись. И куда только мать с отцом смотрят… А Славку вообще с сигаретой видели недавно, представляешь? А Лилька, бесстыдница, в пятый